Он слишком распетушился. Такое наслаждение — двигаться вперед; захваченный желанием двигаться и не останавливаться, он чуть не забыл обо всем, что с ним творится.
Он рукой провел по волосам. Этой истории конец. И ему конец. Его вера в слова все-таки пошатнулась, а с нею — и остатки веры в свои профессиональные способности.
И что теперь? Он дал маху; сейчас он войдет в гостиную и все исправит. А потом вернется домой. Вернется и продолжит? Никаких продолжений; все, напродолжался. Что-что, а это ясно. Достойный финал долгой и постыдной карьеры. Ах, с каким тщанием он добивался забвения.
Андерсон привалился к раковине, собираясь с духом пред неизбежным.
Глава семнадцатая
Джейни чуяла аромат печенья через всю комнату.
— Надеюсь, вы любите, когда они теплые! — крикнула Мелисса, воздев блюдо повыше, как на обложке руководства по этикету приема гостей. Из кухни она вернулась бодрая и посветлевшая — щеки порозовели, губы заново подмазаны розовой помадой. Вручила печенье Ноа, водрузила блюдо на приставной столик. Сладость маскировала цитрусовый аммиак дезинфекции и кислятину, которую Ноа повсюду приносил с собой. Интересно, заметила ли Мелисса.
Джон посмотрел на жену поверх младенческой головы и, скривившись, объявил:
— Чарли мокрый.
Мелисса резко рассмеялась:
— Ну так переодень его.
Их взгляды скрестились, и Джейни сделала вывод, что сегодняшнему светскому визиту предшествовал не один диспут. Джон вздохнул и вместе с сыном отбыл из гостиной.
Ноа замер на диване, сунув печенье в рот и зажав руки между коленками. Головы он не поднимал.
— Итак, — Мелисса живо повернулась к Джейни, — я так поняла, Ноа болеет за «Нэшнлз»?
— Да.
— Кто твой любимый игрок, Ноа?
— Циммернатор, — с набитым ртом сообщил Ноа ковру.
— Он любит Райана Циммермана. Из-за фамилии, как вы понимаете, — пояснила Джейни.
Но глаза у Мелиссы расширились:
— У Томми он тоже был любимый игрок!
Услышав имя, Ноа вздернул голову. Трудно было не заметить.
Мелисса побелела. Посмотрела на Ноа. Нервно облизнула губы.
— Т-Томми? Ты Томми?
Ноа неохотно кивнул.
— О господи. — Мелисса прижала руку к горлу. Розовая улыбка плыла по ее лицу совсем отдельно от повлажневших голубых глаз.
Джейни это снится? Или все взаправду?
— Томми. Иди сюда, — сказала эта другая мама. И раскинула белые руки. — Иди к мамочке.
Ноа отвесил челюсть.
Мелисса подхватила его с дивана, словно тряпичную куклу.
Не может такого быть, подумала Джейни. У него такое же раздражение на плечах, как у нее, Джейни. Спустя считаные секунды после его рождения она поднесла Ноа к груди, и он присосался тотчас. «Сразу видно профи», — гордо сказала акушерка.
— Ой, мальчик мой. — И Мелисса заплакала ему в волосы. — Прости, прости меня.
— Э! — сказал на это Ноа. В ее объятиях у него уже порозовел лоб, и слово выпало изо рта каким-то писком.
Когда Ноа вынули из Джейни, врач поднял его повыше, чтоб она посмотрела. Ноа был еще привязан к ней пуповиной, весь в крови и белой первородной смазке. Лицо багровое, перекошенное, прекрасное.
— Деточка, прости меня. Я сглупила, — сказала Мелисса. Голос хриплый. По щекам течет тушь. — Я знаю, что я наделала. Я всегда проверяю задвижку. Я думала, что проверила. Я дура.
Джейни еле видела макушку Ноа. Лица не видела вообще.
— Э! — снова пискнул Ноа. — Э!
— Я не закрыла задвижку! Я всегда проверяю. Какая же я дура. — Мелисса вцепилась в его закаменевшие плечи, и кожа у него пошла пятнами, ярко покраснела, под цвет футболки «Вашингтон Нэшнлз». — Но почему ты утонул, детка? Почему? Ты же учился плавать!
— Э! — ответствовал Ноа.
Да только это не «э!», вдруг сообразила Джейни. Он говорит «нет».
— Нет, — повторил Ноа. Выгнул шею, высвобождая голову, и Джейни разглядела, что глаза у него крепко зажмурены. Он извивался, но никак не мог вырваться. — Нет-нет-нет!
— Я же не знала, что ты пойдешь в бассейн, — задыхаясь, тараторила Мелисса. — Мне в голову не пришло. Но ты же умел плавать! Ты умел. Господи, какая я дура, Томми. Твоя мамочка дура! — Она отерла глаза и наконец отпустила Ноа.
Он попятился. Его так трясло, что стучали зубы. Джейни шагнула к нему:
— Ноа, ты как?
— Томми. — Мелисса вновь простерла к нему мягкие белые руки.
Он переводил взгляд с одной женщины на другую.
— Уйдите! — заорал он. — Уйдите!
Он отступал от них подальше, перевернул столик, рассыпал печенье по полу.
— Где моя мама? — завопил он на Джейни. — Ты сказала, мы поедем к маме! Ты же сама сказала!
— Ноа… — начала Джейни. — Малыш, послушай меня…
Но он закрыл глаза, заткнул уши руками и громко запел, чтоб ничего не слышать.
В гостиную ворвался Андерсон, а за ним Джон с младенцем в одном подгузнике. Джон обозрел всю сцену — сначала Ноа, затем свою жену с черными полосами по щекам, точно следы покрышек на шоссе.
— Вы что натворили? — спросил он.
Ноа сидел за столом в кухне, зажмурившись и заткнув уши. И по-прежнему пел. Не желал даже посмотреть на Джейни, а когда она положила руку ему на плечо, заерзал и отодвинулся. На блестящей мраморной столешнице стояло новое блюдо печенья. Их запах пропитал всю кухню, сильный и тошнотворный, как ошибка, которую поздно исправлять.
Андерсон откашлялся. Глаза б мои тебя не видели, подумала Джейни.
— Мы ошиблись. — Говорил он то ли со всеми разом, то ли вообще ни с кем. — Похоже, это не то предыдущее воплощение. — Никто ему не ответил. — Дайте я объясню… — продолжил он, но больше не сказал ничего. Похоже, он в тупике — может, тыкался в тупик носом с самого начала.
Мелисса сгорбилась за столом. Она прикусила губу, и губа теперь кровоточила. На воротнике желтой блузки пятно крови, кровью измазаны белые зубы.
— Я думала, я что-нибудь пойму, — пробормотала она.
В волне ее светлых волос Джейни разглядела седую прядь.
Джон с пачкой детских салфеток отирал жене лицо, сунув младенца под мышку, точно гигантский ерзающий футбольный мяч.
— Нечего тут понимать, — сказал Джон. — Это был несчастный случай.
Он нежно отер с ее щек и подбородка черные следы. Мелисса не сопротивлялась — сидела, безвольно уронив руки на колени. Он смывал ей макияж, и она становилась моложе — совсем ребенок.
