Что ж, вот она и произнесла это вслух — слово, которое звучало так, будто в организме разладилось всё одновременно.
Джейни открыла дверцу и вышла. Согнулась пополам, уперев руки в колени, занавесилась густыми волосами. Ужасно закружилась голова. Джейни опустилась на колени. Тротуар был твердый и прочный, как реальность.
— Вам нехорошо? — Андерсон заслонял глаза и неуверенно смотрел себе под ноги.
Такие люди, люди в отчаянии — как вот она и Андерсон, — опасны, внезапно подумала Джейни. Перед глазами возникла другая мать с черными дорожками слез по щекам. Опять затошнило — на сей раз от стыда. Но и полегчало. Эта дверь захлопнулась. Джейни вернулась в настоящую жизнь, пусть эта жизнь и кошмарна.
Андерсон потер лицо.
— Ему поставили диагноз, — произнес он.
Джейни огляделась, словно надеялась, что кто-нибудь возразит — трава, асфальт, машины, что неслись мимо по пути в супермаркет или торговый центр.
— Да.
— Кто?
— Не совсем диагноз. Это гипотеза. Доктор Ремсон. Детский психиатр из Нью-Йорка. Судя по всему, один из лучших.
Получи — пусть тебе будет больно. Впрочем, Андерсона, похоже, не задело.
— Почему вы не сказали?
— Боялась, наверное, что вы откажетесь с нами работать.
Он сверкнул глазами:
— Вы вообще представляете, что сказали бы мои коллеги, если бы… — Он медленно вдохнул, с трудом овладел собой. — Вы… — Губы его дрогнули и замерли.
Непросто, должно быть, держать этот фасад под контролем. — Надо было сказать.
Плевать я хотела на ваших коллег, подумала Джейни. Плевать я хотела, что случается с людьми после смерти. Мне важен только этот мальчик в машине. На все остальное я плевать хотела.
— Да. Надо было, — равнодушно согласилась она. — Когда у тебя болен сын, ты сам не свой и ведешь себя не пойми как. В голове туман. — Она отерла влажные глаза. — Зря я так, это было безответственно. — И она говорила всерьез.
Андерсон тряхнул головой:
— Нет у Ноа никакой шизофрении.
Внутри забилась надежда, и Джейни растоптала ее, пока та не натворила новых дел.
— Это вы с чего взяли?
— Это мое профессиональное мнение.
Она встала и скупо ему улыбнулась:
— Вы уж простите, но сейчас меня это как-то не очень убеждает. — Он поморщился, но она сделала вид, что не заметила. — И кроме того, вы же видели, как он себя вел сегодня.
— Это было не то воплощение. — Андерсон приуныл. — Это я виноват. Он расстроился. Но…
— На этом все. Истории конец, Джерри.
— Да. Разумеется. — Он медленно кивнул. — Разумеется. Мне только надо… — прибавил он. Затем отошел на газон и заозирался, будто дорогу искал.
— Мама-мам?
Ноа просыпался. Потянулся, послал Джейни улыбку таранной силы.
— Ты как, малыш? — Она погладила его по волосам, потерла красную отметину от ремня у него на щеке. — Есть хочешь? У меня гранола в сумке.
Он сонно улыбнулся:
— Мы уже приехали?
— Мы почти рядом с мотелем.
— Нет, мама-мам, — сказал он терпеливо, будто она дурочка. — Когда мы поедем на Эшвилл-роуд?
Суджитх Джаяратне, мальчик из пригорода ланкийского города Коломбо, в возрасте всего восьми месяцев стал остро бояться грузовиков и даже самого слова «lorry», британского обозначения грузовика, вошедшего в сингальский язык. Повзрослев и научившись говорить, он рассказал, что жил в Горакане, деревне в семи милях от своего нынешнего дома, и погиб под колесами грузовика.
Он не раз делился впечатлениями о жизни в Горакане. Его двоюродный дед, монах в близлежащем храме, кое-что услышал и рассказал о Суджитхе молодому монаху. Тот заинтересовался, расспросил Суджитха (которому тогда было всего два с половиной года), что тот помнит, и записал эти беседы, а затем решил проверить заявления мальчика. Согласно записям этого монаха, Суджитх утверждал, что жил в Горакане, в районе Горакаватте; отца его, слепого на правый глаз, звали Джеймис, а сам он ходит в «кабаль исколе», то есть «ветхую школу», где был учитель Фрэнсис, и он давал деньги женщине по имени Кусума, а та готовила ему рисовую лапшу… Суджитх говорил также, что дом у него был побеленный, что уборная была за забором и что он мылся холодной водой.
Суджитх поведал матери и бабушке ряд других подробностей о своей прошлой жизни, но их записали уже после того, как было найдено его предыдущее воплощение. Мальчик говорил, что его звали Сэмми и порой он называл себя «Сэмми из Гораканы»… что жену его звали Мэгги, а их дочь — Нандани. Он работал на железной дороге и однажды залез на пик Адама — высокую гору в центральной Шри-Ланке… говорил, что в день своей смерти поругался с Мэгги. Она ушла из дома, а он направился в магазин. Когда он переходил дорогу, его сбил грузовик, и он умер.
Молодой монах поехал в Горакану искать семью, где умер человек, подходящий под описание Суджитха. После некоторых трудов он обнаружил, что там за полгода до рождения Суджитха грузовик сбил пятидесятилетнего Сэмми Фернандо по прозвищу «Сэмми из Гораканы», и тот умер. Все свидетельства Суджитха подтвердились, за одним исключением: вопреки словам Суджитха Сэмми Фернандо умер не сразу. После аварии его отвезли в больницу, где он и скончался спустя час или два.
Джим Б. Такер, д-р медицины, «Жизнь прежде жизни»
Глава восемнадцатая
Дениз проснулась с именем на губах. Со вкусом имени на языке — горечь и соль, земля пополам с морем. Десять секунд разрешила себе полежать — секунд на семь дольше, чем полагалось, — а затем выволокла себя из постели. Тщательно оделась, лишний раз проверила, правильно ли застегнула пуговицы на блузке и на блейзере, оглядела чулки — нет ли дорожек, — подняла и скрутила волосы в узел, заколола, чтоб не разбегались. В доме дресс-код нетребовательный вплоть до абсурдного (джинсы и треники, ты подумай, а?), но Дениз всю жизнь одевалась строго, даже в первые годы, когда была помощницей преподавателя, и отказываться от привычки не намерена. Вдобавок это важно для пациентов и их родных — сразу ясно, что тебя уважают.
Заправила постель, пижаму сунула в корзину и лишь тогда разрешила себе поход в ванную. На полке над раковиной, за аспирином и тампонами, прятался флакон таблеток доктора Фергюсона. Дениз достала таблетку, порезала на четвертинки столовым ножиком, который держала там же. От половины таблетки ее кружило и шатало, ничего хорошего, от целой — в голове до ночи туман, а четвертинки, как правило, хватало. Дениз проглотила ее всухую и поставила флакон на место, закрыла шкафчик до щелчка.
Ну вот. Вот она какая. Знакомая клякса лица, и влажные карие глаза, и черные волосы. Корни уже видны; давным-давно пора в парикмахерскую. Жалко, что нельзя, как многие другие чернокожие женщины, сбрить это все под ноль и забыть. Поневоле залюбуешься — простота, лоск, никакой возни. Но Дениз с такой прической будет неуютно, будто она… как бы это?.. не готова.
