— Прита первые годы разговаривала мало, — сказал отец. — До четырех лет в основном молчала.
— Мы думали, вдруг она… — И мать скривилась.
— Умственно отсталая, — договорил за нее отец. — Но в четыре она заговорила. Сказала: «Мне нужно домой».
— «Мне нужно домой, забрать дочь», — вот что она сказала, — уточнила мать. — Говорила: «Это не мой дом, у меня есть дочь, мне надо забрать дочь».
— И что вы отвечали?
— Что теперь она живет здесь — может, вспоминает предыдущую жизнь. Но она… настаивала. И еще говорила необычные слова.
— Слова? — Андерсон глотнул сладкого чаю. — Какие слова?
— Чудны́е слова, — пояснила мать. — Мы думали, она их сочиняет. Младенческий лепет, понимаете?
— Я понял.
— И я их поискал, для семьи, — вмешался их друг-адвокат. Вынул из портфеля бумаги. — Я подумал, это любопытно, понимаете? Мне стало интересно.
— И?
Адвокат погрозил Андерсону пальцем:
— Ни в жизнь не догадаетесь, что я обнаружил.
Андерсон подавил нетерпение и скупо улыбнулся.
Адвокат, щекастый весельчак, махал пачечкой бумаг, и его рвение было прекрасно знакомо Андерсону.
— Так?
— Слова — на кхари-боли, это диалект западного Уттар-Прадеша, сто пятьдесят с лишним километров отсюда.
— И ошибки быть не может?
— Абсолютно точно нет! — Его пыл слегка насторожил Андерсона; на свете нет людей, что заслуживали бы такой убежденности.
— И вы этого диалекта не знаете? — спросил он родителей.
— Ой, нет, — безмятежно ответили те.
— А родственники? Может, у вас кто-то из соседей оттуда? Какие-нибудь знакомые?
— Я спрашивал, — сказал адвокат. — Вы тоже можете порасспросить. Ответ — нет. Тут на этом диалекте не говорят. Я все записал.
И он протянул Андерсону свои заметки. Тот смягчился; в конце концов, у него с адвокатом есть кое-что общее. Адвокат записал все, каждое девочкино заявление, и всё датировал.
— Я бы с удовольствием продолжил сам, но… увы, у меня полно дел. — И адвокат, горя глазками, посмотрел на Андерсона. Очередной человек, завороженный фактами.
Андерсон просмотрел его записи. Кхари-боли — для родных совершеннейшая китайская грамота, однако Прита знала эти слова еще крохой.
Ребенок понимал слова языка, которого не учил и не слыхал; первый случай ксеноглоссии. Встречались и другие, но этот пока самый яркий.
Прелестная Прита — глянцевитые волосы, серьезные глаза.
Девочку привели в дом, но она помалкивала. Говорил ее отец, изящными руками очерчивал слова в воздухе, а мать тем временем принесла новое блюдо с жареным миндалем, лимонным кремом и круглыми сладкими гулабджамунами, которыми Андерсон никак не мог насытиться…
— Вечно плачет по вечерам, плачет и плачет, без остановки. Говорит, что скучает по дочери.
— Она беспокоится за дочь. Кто о ней позаботится? Говорит, ее муж был нехороший человек. И свойственники нехорошие люди. Она говорит, что хотела вернуться к родителям, а свойственники не отпускали. Она хочет вернуться домой и повидаться с дочерью.
Девочка сидела за столом, молча все это слушала, чуть склонив голову и сжав руки на коленях, точно покаянная школьница.
— Она говорила, как называлась деревня в Уттар-Прадеш?
— Да.
Конечно, надо ехать. Андерсону не терпелось — он готов был двинулся в путь прямо под вечер. Пришлось, однако, ждать до утра. Впятером они втиснулись в арендованный Андерсоном грузовичок и поехали по полям. Напрямик всего сто миль, но дело происходило в Индии, и в дороге они провели девять часов.
Свойственники дали им от ворот поворот. Андерсон долго с ними беседовал, торчал на пороге, склонив голову на жаре, бормотал наипочтительнейшие и наиубедительнейшие уверения, но свойственники с каменными лицами выслушали его и потрясли головами.
Помнится, Андерсон тогда подумал: не то чтобы они не верили. Вовсе нет: они еще как верили, что это возможно, что их сноха переродилась и вернулась. Просто не хотели с ней знаться — ни в той жизни, ни в этой. Не желали даже сообщить, как звали родителей предыдущего ее воплощения, в каком городе она жила до того, как приехала сюда. Девочка молчала. Память ее сохранила лишь этот дом и больше ничего. Кто его знает, почему так?
— А можно с дочерью повидаться? — напоследок, когда дверь уже закрывалась, спросил Андерсон. — С дочерью Сучеты? Она дома?
— Нет никакой дочери.
У соседей имелось другое мнение. Была маленькая девочка, много лет назад. Она умерла. Как — неведомо.
Прита безмолвно выслушала эти вести. Затем поблагодарила соседей (двоих узнав и назвав по имени) и решительно зашагала по тропинке на берег реки Джамуны, где деревенские женщины стирали белье. И на берегу (Андерсон строчил синей шариковой ручкой, желтые листы блокнота ворошил ветер) хриплый детский Притин голосок поведал о том, как с ней обращались муж и его родня. Как она, совсем одна в этой деревне, вдали от родителей, в четырнадцать лет родила девочку, а два года спустя забеременела и родила другую. Роды принимала свекровь.
Второго ребенка тут же забрали.
Мертворожденная, сказали ей потом, но она-то знала, что это ложь, она же слышала, как девочка плачет.
Она обвинила свойственников в убийстве своего ребенка, и они избили ее, в ту же ночь они пинали ее в лицо и живот, сразу после родов. Ей стало больно, и она подумала: может, ничего не было, может, ребенок еще в животе, но нет — она родила печальную черную штуку, ткань и кровь.
Может, она бы все равно умерла. У нее, наверное, было кровотечение.
Так или иначе, этого уже не узнать: наутро она бросилась в Джамуну.
Девочка Прита поведала им эту историю, соткала ее из текучих фраз, на какие не способен ни один ребенок; стояла, охрипнув, на берегу мутной быстрой реки, а женщины отбивали одежду о камни у воды, и страницы блокнота вздымались и опадали, точно опахало, точно дыхание.
Андерсон записывал.
Девять часов они ехали назад. В дороге все молчали. Даже Прита не сказала ни слова.
Андерсон пообещал, что заглянет в гости, когда в следующий раз приедет в Индию, — снова расспросит, проверит, сколько Прита еще помнит. Сам запомнил, как отец пожал ему руку, — хорошее, сильное рукопожатие. Как девочка, к его изумлению, на прощание обняла его за ноги.
Прита — глянцевитые волосы, серьезные глаза — помахала ему через двор…
Что ж, деваться некуда — пусть воспоминание наполнит разум, как аромат жасмина, как запах красной глины.
К самым ярким случаям Андерсон старался возвращаться раз в несколько лет. Но он был занят, в расцвете сил, находил новые случаи в Шри-Ланке, Таиланде, Ливане, создавал Институт, писал статьи, писал первую книгу, потом добивался рецензий в уважаемых изданиях. Все это отнимало время, и в том районе Индии он вновь очутился лишь спустя четыре года.
