Чарли снова развернулся и покатил, горя предвкушением, и дреды взлетали над ушами, точно крылья, а потом решил, что лучше приступить к делу побыстрее, пока не отпустило. Приносить шмаль домой он не рисковал — начать с того, что насчет любой дури мать его пилит, как ржавая пила, с нее станется отправить его куда-нибудь в военную академию, если найдет в кармане хоть одну шишку, а нелегко, между прочим, не прохлопать, следить за каждой завалявшейся шишкой, когда ты так часто пыхаешь. Пока, впрочем, мать лишь принюхивалась несколько раз, едва Чарли входил в дом, будто он не сын ей, а протухший мясной рулет в холодильнике. Она, небось, и не знает, как пахнет шмаль, хотя по́том от него воняет будь здоров. Хорошо хоть в школе к нему в шкафчик никто не лазит. Хоть целую аптеку там открой — ни одна душа не врубится.
Чарли кинул велик во дворе и побежал к двери. Но вокруг дома бродили люди, озирались. Белые люди. Мужик, и тетка, и мелкий пацаненок. Ой-ёй. Может, свидетели Иеговы — правда, свидетели Иеговы в округе обычно черные. Чарли и не знал, что свидетели Иеговы белые бывают. Может, сюда уже мормоны забрались? Надо отдать им должное: удачный штрих — пацаненка с собой прихватить. Дверь перед носом не захлопнешь — ребенок же.
И чудной какой-то пацаненок. Скачет вверх-вниз, будто играет в кенгуру, и визжит: «Это здесь, это здесь, это здесь!» И гладит алюминиевую стенную обшивку, словно весь дом — большая красная псина.
— Чем могу служить? — промолвил Чарли. Изобразил улыбку — мол, этого приятного молодого человека воспитали как полагается, — и посветил ею сквозь туман укурки. Тут он прямо-таки дока. Мог бы сейчас сидеть в кабинете директрисы Ранцетта, и она бы, ха-ха, не вкурила. Собственно, уже бывало такое.
Все трое на него вылупились.
После паузы заговорила тетка:
— А мистер или миссис Крофорд дома?
Ты глянь-ка — хорошо они подготовились, евангелисты эти.
— Мамы сейчас нет. Может, в следующий раз заглянете? — И Чарли посмотрел на них с надеждой.
Тетка и старик переглянулись. Как будто препирались, только молча. Вроде как тетка задумала что-то, а старичине лишь бы по-быстрому слинять.
Или они из школы? Чарли их не узнавал, но старик смахивал на школьного инспектора, а тетка, может, администраторша какая или даже коп — похожа на копа, взвинченная вся. Может, нашли дурь у Чарли в шкафчике, и эта тетка сейчас его повинтит, или из школы выпрет, или отправит пинком лечиться, как этого лоха с общественных наук, которого застукали с бутылкой мятного шнапса в парте. Типа, шнапс? И на этом тебя палят? В парте? Шнапс? Чего?
Но если они хотят упечь Чарли, зачем притащили с собой пацаненка? Чарли не въезжал. И от пацаненка этого жуть берет. Он все пялил на Чарли чудны́е блестящие глаза.
— Итак. Зачем вам моя мама? — плюнув на интермедию «приятный молодой человек», спросил Чарли и прищурился.
— Это, боюсь, между нами и ею, — ответила тетка. Напряглась, кажись.
Ой-ёй.
Тут Чарли посетила мысль. Она воссияла в мозгу многообещающим шансом, так что Чарли высказался вслух:
— Вы часом не с телевидения?
— Что?
— Ну, «Знаменитые преступники Америки»
[43], что-нибудь такое?
— Нет. Увы.
— Ага.
Мама вечно говорила, что надо бы выступить по телику, рассказать всей стране. Но, по наблюдениям Чарли, пропавших черных детей по телику не показывали. Только красивых белых девочек.
Ну и кто они такие? От шмали расхрабрившись, Чарли смерил их долгим взглядом, посмотрел, как они смущенно переминаются. Так вам и надо. Валите отсюда, странные белые люди.
Пауза. Молчали все, кроме пацаненка — тот подпрыгивал на цыпочках и бубнил себе под нос: «Это здесь, это здесь».
Валите, валите, странные белые люди, валите, про себя твердил Чарли.
— Мы попозже зайдем, — сказал старик.
Аллилуйя. Вы, мистер, прямо-таки телепат. (Может, еще осталось время на порнуху?)
— Нет! — Голос у пацаненка был крохотный, совсем малышовый, будто он гелия надышался. — Я хочу здесь!
— Мы совсем скоро придем опять, договорились? — Тетка взлохматила ему волосы. Она больше не походила на копа.
— НЕТ!
Да ты достал уже, пацан.
— Мы придем опять, Ноа. Все нормально.
Пацаненок расплакался. Старик присел перед ним на корточки и что-то тихо спросил — Чарли не расслышал. Пацаненок кивнул. И ткнул в Чарли пальцем:
— Ну да. Это Чарли.
Старик и тетка посмотрели на Чарли. Тот вспотел, будто где-то накосячил.
— Я ему ничего не делал, — сказал он. — Я его и не знаю вообще.
Он с мольбой заглядывал им в глаза. Трава, похоже, не такая уж и мазовая. На измену сажает.
— Тебя так зовут? Чарли? — спросил старик.
— Ага.
Все четверо постояли, переминаясь на тесном бетонном крылечке, и блондинистый пацаненок все рыдал, а Чарли мороз подирал по коже.
В конце концов его осенило: может, мама-то с этими людьми знакома. Они же в курсе, как его зовут. Мама его убьет, если узнает, что он их на крыльце держал.
— Хотите зайти в дом?
— Очень было бы мило, спасибо, — ответил старик. — Мы долго ехали.
Что делать-то с ними, с дедулей, и теткой, и хлюпающим пацаненком, которые торчат у тебя в гостиной? Старик примостился на краю дивана, будто вот-вот готов вскочить, и взялся что-то записывать паутинными каракулями в желтый блокнот.
— Это здесь, — опять сообщил пацаненок. Разволновался он, похоже, будь здоров. Забегал по комнате, а тетка (небось, мамашка его) бегала за ним по пятам.
Полагается что-то такое сделать — но что? Идея посетила Чарли не сразу — услужливым трепещущим призраком сгустилась в углу, постепенно обрела вес, задвигалась, просквозила через мозг. Еда. Когда приходят гости, им предлагают поесть.
— Хотите есть? Перекусить чем-нибудь?
— Это было бы мило, — опять сказал старик. И посмотрел благодарно, будто весь день не жрал.
Когда Чарли вернулся из кухни (ничего не принес, кроме стаканов с водой из-под крана, — в холодильнике шаром покати, только подсохший соус для пасты и мороженое в морозилке, но мороженое Чарли приберегал для себя), пацаненок стоял перед камином и тыкал в ферму на картине, которую нарисовал дедушка Джо, пока еще не умер.
— Это наверху было, — говорил пацаненок. — На чердаке.
