— Ага. В колодце. Завелся будь здоров.
— Я не понимаю. — Джейни повернулась к Чарли. — Он тебе сказал, что утонул в колодце? Почему он сказал тебе?
— Видимо, думает, что я его брат?
Подросток, в майке «Кливлендских индейцев»
[48], в шортах; длинное жилистое тело лучится юностью.
— И ты ему веришь?
— Ну, его послушать — как-то и выбора нет.
Джейни цеплялась за Ноа. Он привалился к ее груди, вцепился ей в локоть. Она чувствовала, как выцарапывается у него из горла каждый вздох.
— Пожалуй.
— А вы не верите? — спросил Чарли.
— Да нет, я верю, — ответила она. И не соврала.
— А. Но не хотите верить?
Ты смотри-ка, проницательный. А так и не скажешь.
— Ну… я хотела, чтоб он был только мой.
Чарли рассмеялся.
— Смешно тебе?
Улыбался он от уха до уха. Как Ноа. Как Томми.
— Тетя, вы не обижайтесь, но вы не врубаетесь, — сказал Чарли. — Он никогда не был только ваш.
Глава тридцать шестая
Эта картина запечатлеется в мозгу у Джейни навсегда: Ноа на больничной койке, бледный, но дышит, одной рукой прижимает ко рту маску с вентолином, другой держит то, к чему потянулся первым делом, — руку Дениз. И Дениз сжимает его ладошку.
Джейни сидела рядом с Дениз. Думала поменяться местами, попроситься поближе к сыну, но побоялась расстроить Ноа. В какой-то момент Дениз высвободила руку и отодвинулась, будто хотела уступить Джейни ее законное место, однако Ноа вцепился ей в запястье и заглянул в глаза поверх маски. Они посмотрели друг на друга, точно две лошади, узнавшие друг друга через луг, и Дениз слегка пожала плечами, накрыла его ладонь своей.
Так прошло пятнадцать минут, и у Джейни кончилось терпение.
— Ноа? Я пока выйду. Ненадолго. Я буду прямо за дверью, — сказала она, а женщина и ребенок посмотрели так, словно только сейчас ее заметили.
Неохота его оставлять, но надо выйти. Надо на воздух. Джейни медленно попятилась из палаты.
— Мам?
И Джейни, и Дениз обернулись. Ноа снял маску.
Посмотрел на Джейни:
— Ты придешь обратно?
Она и не подозревала, что настанет день, когда она будет смаковать эту внезапную искру страха в глазах собственного ребенка. Но сегодня все шиворот-навыворот.
— Конечно, малыш. Я через минутку. Я прямо за дверью буду.
— Вот и ладушки. — Он сонно довольно улыбнулся. — Приходи скорей, мама-мам.
— Надень маску, малыш.
Он прижал маску к лицу. И показал Джейни большой палец — мол, порядок.
Джейни задернула штору, тихонько притворила дверь и, не отпуская ручки, лбом прислонилась к стеклу. Делаешь вдох, потом следующий. Вот как надо. Вдох, потом следующий.
— С ним все нормально.
Джейни обернулась. В коридоре сидел сухопарый старик. Андерсон. Откуда в нем вдруг такая хрупкость?
— Его скоро выпишут, — прибавил он.
— Ну да.
Джейни села рядом, поморгала в потолок, на темные трупики насекомых, застрявших в ярком плафоне. Делаешь вдох, потом следующий.
— Ну и денек, — сказал Андерсон.
— Мне надо к нему. Я эту женщину даже не знаю.
— А Ноа знает.
Пауза.
— Большинство со временем забывают, — сказал Андерсон. — Нынешняя жизнь берет свое.
— А надеяться на это плохо?
Его одеревенелое тело как будто обмякло. Он похлопал Джейни по руке:
— Это легко понять.
Джейни закрыла глаза, и под веками засиял яркий световой овал. Открыла глаза. Мозг бурлил.
— Этот человек… которого забрали в полицию. Он убил Томми?
— Не исключено.
— И Ноа должен пойти в суд? Дать показания?
Андерсон потряс головой, в углах рта пряча саркастическую улыбку:
— Предыдущее воплощение — так себе свидетель.
— Да, пожалуй, — согласилась она. — Я только не понимаю, как его нашли.
— Я подозреваю, что… не обошлось без Ноа.
Джейни спросит потом. Она потом все узнает. Организм не может переварить столько информации разом. Делаешь вдох, потом следующий.
Андерсон сидел прямо, словно кол проглотил, руки на коленях. Замер по стойке смирно.
— Вы можете не ждать, — сказала Джейни. — Поезжайте в гостиницу. Возьмите такси. Передохните.
— Ничего. Мы отдохнем… в день после сегодня.
— Завтра.
— Точно. Завтра.
Слово повисло в воздухе.
— Да все завтра, — пробормотал он.
— «Да все завтра, — продолжила она. — Плетутся мелкими шажками дни».
Он воззрился на нее удивленно:
— «До слов последних в книге нашей жизни. А все „вчера“ глупцам путь освещали в смерть тленную»
[49].
— Вы знаток Шекспира, оказывается, — сказала она. Может, у него тоже мать сыпала цитатами. Внезапно Джейни почудилось, будто ее мать рядом. Может, и впрямь. Бывает так, чтобы люди перерождались, но и возвращались призраками? Впрочем, об этом не сейчас.
Андерсон удрученно улыбнулся:
— Кое-какие слова я помню.
— Все иногда забывают слова. — Но тут Джейни припомнила, как он порой подменяет одни слова другими. Как его сбил с толку GPS. — А у вас по-другому, да?
Андерсон помолчал.
— У меня дегенеративное заболевание. Афазия. — Он сухо улыбнулся. — Вот уж это слово я точно не забуду.
— Ой. — Она прочувствовала этот удар сполна. — Какой ужас, Джерри.
— Память — не вся жизнь. Говорят.
— Есть еще настоящее.
— Это правда.
— А иногда память — проклятие, — сказала Джейни. Думала она о себе, о Ноа.
— Ничего не попишешь.
Снова пауза.
— Я, пожалуй, пойду. — Андерсон уперся руками в колени, словно понуждал себя встать.
— Может… вы побудете еще? — В голосе ее всплеснула нужда, и никак ее не обуздать.
Глаза его в ярком флуоресцентном свете как будто засеребрились.
