Дениз стиснула губы.
— Все нормально будет с вашим сыном. Его мама любит его как ненормальная.
— Мама-мам, — сказала Джейни.
— Что?
— Я мама-мам. Мама были вы. Он так вас называл.
Дениз опасливо нахмурилась. Зря я это, подумала Джейни. Ладно, слово не воробей.
— А как же ваш сын?
— С Чарли тоже все будет нормально, — ответила Дениз, но без уверенности. Кажется, ей уже не терпелось сбежать.
— Я про другого сына.
Как-то иначе надо было; ну а как это сказать? Что вы думаете об этой истории? — вот что хотела спросить Джейни. Что все это значит?
Она как будто на сломанный палец наступила. Глаза Дениз полыхнули огнем:
— Томми умер.
— Я знаю. Я знаю. Но…
— Нет.
— Но ведь Ноа…
— Кто-то другой, — свирепо рявкнула Дениз. Глаза ее горели. — Он ваш сын.
— Да. Да, он мой сын, но… но вы же видели? Вы сами сказали, что его воспоминания… вроде бы настоящие. Они и есть настоящие. Правда же? И кости были… — Джейни потрясла головой.
Никак не сказать то, что хочется сказать.
Дениз поморщилась; солнце исполосовало ей лицо.
— И, в общем… — жалобно промямлила Джейни, поскольку остановиться уже не могла. — Вас это утешило? Помогло вам?
Дениз не ответила. Стояла под солнечным лучом, что кипел кружащейся пылью. Завороженная и бесконечно потерянная; Джейни вдруг устыдилась, что спросила.
— Не знаю, — медленно произнесла Дениз.
— Ну, просто… вы как будто что-то знаете.
— Да ну? — Тут Дениз засмеялась. — А я-то как бы надеялась — может, что-то знаете вы.
И тогда они засмеялись хором — необоримый, беспомощный смех, от которого у Джейни свело живот; они обе хохотали над шуткой, которую сыграла с ними вселенная. Длилось это долго — Джейни и не ожидала; в конце концов обе попятились, ловя ртом воздух. У Дениз из глаз лились слезы; она руками провела по щекам.
— Ох батюшки. Они решат, что я тут себе все глаза выплакала, — сказала она, и слова ее легли тенью.
— Я им не скажу.
— Да уж будьте добры.
Они переглянулись. Между ними есть связь, но в этой истории каждая одинока.
— Я, наверное, пойду, — неуверенно сказала Джейни. — Пока Ноа не съел все брауни.
Дениз отерла глаза салфеткой.
— Да ладно, пусть развлекается.
— Вы забыли, что такое четырехлетка, переевший сахара. Это же маньяк в миниатюре.
— Нет, я не забыла. — Лицо у Дениз было невозмутимое. Не заподозришь, что минуту назад она от смеха рыдала. Джейни открыла дверь, и обеих подхватило волной человеческих шумов.
— Это хорошо, — сказала Джейни. Надо ведь что-то сказать. Она потопталась, послушала голоса из гостиной. Отчего-то ей страшновато было возвращаться к Ноа. — Я уже не понимаю, кто он, — сказала она. — Или это я себя не понимаю.
Может, и неправильно говорить такие вещи, тем более этой женщине, но кому еще сказать и что вообще правильно?
Дениз чистой салфеткой отерла сухое лицо, бросила ее в корзину и подняла голову.
— Вы здесь, — тихо сказала она. — А Ноа сидит у меня в гостиной, ждет вас. И этого достаточно, нет?
Джейни кивнула — ее пронзила истинность этих слов. Конечно, этого достаточно. И она вышла из спальни — направилась туда, где был ее сын.
— Это помогает, — обронила Дениз. Джейни обернулась; Дениз смотрела с чувством. — Правда. Я все равно по нему скучаю, тут ничего не поделать, но… — И она осеклась.
Они стояли молча, и воздух вибрировал изумлением пред всем, чего они не знали.
Когда Джейни вошла, Ноа взглянул на нее с дивана. Эти голубые глаза всегда прошивали ее насквозь, нащупывали в ней такое, что никому больше не удавалось отыскать. Она присела рядом.
Вдвоем они смотрели, как подростки у стола ковыряют картофельный салат и что-то друг другу бормочут, дергаясь в костюмах не по размеру, точно марионетки.
— А можно мы уже пойдем, мама-мам? — спросил Ноа.
— Ты не хочешь поговорить с друзьями Томми?
Он потряс головой:
— Они все такие… старые.
— А.
— Чума-а, — сказал один подросток, и все расхохотались и тотчас умолкли, будто вспомнили, куда пришли.
Хотелось стереть напряжение и печаль с лица Ноа, но чем ему помочь? Джейни думала, что удастся все наладить, но с первых же дней это было не в ее власти.
— Теперь все по-другому, — сказал он.
— Да, пожалуй.
Он сморщил губы.
— Ой, малыш. Прости. Ты думал, все будет так же?
Ноа кивнул.
— А мы скоро поедем домой?
— В Бруклин? Да.
— А.
Он поморгал, озирая гостиную. Джейни проследила за его взглядом.
Прежде она как-то не всматривалась — посреди потрясений было не до того. Довольно симпатично — такой интерьер небольшого фермерского дома. Кто-то заставил его удобной коричневой мебелью, завалил подушками уместного синего цвета. Под лестницей стоит пианино — по углам слегка побитое, но полированное дерево блестит. Прямоугольное венецианское окно смотрит на зеленую улицу. Полка над кирпичным камином заселена сувенирами и статуэтками: свернувшаяся клубком каменная кошка, свечи, деревянный ангелочек, поймавший проволочную бабочку, бейсбольный кубок. Не такой уж он и выдающийся, этот дом из грез Ноа и кошмаров Джейни. Дом как дом. Ноа здесь любили.
— Мы не можем остаться, Ноа.
— Я хочу домой, но я хочу и остаться.
Джейни вообразила их квартиру — уютную спальню Ноа, тигров на комоде, звезды.
— Я понимаю.
— Почему нельзя и то и это?
— Я не знаю. Надо как-то жить с тем, что есть. У нас теперь эта жизнь. И мы в ней вместе.
Он опять кивнул, словно так и знал, и забрался к ней на колени. Затылком прижался к ее подбородку.
— Я так рад, что к тебе пришел.
Джейни развернула его к себе лицом. Она думала, что ей известны все стороны Ноа — угрюмый и сиротливый Ноа, распсиховавшийся Ноа, громогласный нежный ребенок, которого она знала лучше всех, — но это что-то новенькое. Как можно ровнее она спросила:
— Что значит — пришел?
— Когда ушел из другого места.
— Из какого места?
— Куда я пошел, когда умер.
Он это сказал так просто. Глаза у него были задумчивые и необычайно сияли, будто он ненароком поймал рыбу и любуется блеском серебристой чешуи на солнце.
