— Но… — Карие глаза заморгали. Марисса открыла было рот, хотела сказать что-то еще, но, видимо, передумала. — В общем, попросите его, чтоб жути не нагнетал, хорошо? Спасибо вам большое… — прибавила она и открыла дверь рубилову четырехлеток в синей краске и макаронах.
Джейни встала в дверях и подождала, пока Ноа ее заметит.
Ах, лучшее мгновение дня: как он весь загорается, ее заметив, и как криво улыбается до ушей, бросаясь вперед, и с разбегу прыгает ей в объятья. Он обхватывал ее ногами за талию, как обезьянка, и бодал прямо в лоб, и взгляд его был неподражаемо, весомо весел — мол, о да, тебя-то я помню. На Джейни смотрели глаза ее матери — и ее собственные глаза тоже, ясно-голубые; на ее лице они смотрелись вполне пристойно, большое спасибо, а на лице ее сына, обрамленном буйными светлыми кудряшками, обретали совершенно новое измерение, и поэтому люди, взглянув на Ноа, как-то вздрагивали, словно эта неземная красота у маленького мальчика — какой-то фокус.
Джейни всегда потрясал его талант радоваться — Ноа обучил и ее, просто глядя ей в лицо.
А теперь они вдвоем вышли в темнеющий октябрьский день, и Джейни почувствовала, как весь мир на миг нацелился телескопом на фигурку, танцующую подле нее на цыпочках. Они шли за руку под деревьями, и вдоль тротуаров бесконечно тянулись бурые песчаниковые дома.
Телефон, зажужжав в кармане, напомнил ей про Боба, про незримую коллекцию его черт (низкий голос; веселый смех), которая еще не соткалась в целого человека.
«Я тебя как будто уже знаю. Странно?»
«Нет! — ответила она. — Я тоже!» (Правда? Не исключено.) Написать «хо»? Или слишком прямолинейно? Ограничилась одним «х». И в ответ немедленно получила: «ХХХ!»
Ух! Тело окатило жаром, будто заплыла в теплый карман посреди холодного озера.
Они миновали кафе на углу своей улицы, и Джейни заманил туда аромат; перед предстоящим разговором стоит подкрепить силы. Она завела Ноа внутрь.
— Мы куда, мама-мам?
— Я кофе хочу. Я быстро.
— Мам, от кофе ты потом до зари не уснешь.
Она засмеялась: взрослые так говорят.
— Это правда. Ладно, Нои, выпью без кофеина. Идет?
— А можно мне кукурузный маффин без кофеина?
— Договорились.
Конечно, скоро ужинать, но что с того?
— И смузи без кофеина!
Она взъерошила ему волосы.
— Нет уж, дружочек, тебе воды без кофеина.
В конце концов они с добычей устроились на крыльце своего дома. Кофе был ароматен. За домами садилось солнце. Свет, розовый и нежный, заставлял краснеть кирпичные дома и особняки, оглаживал жухнущую листву. Мигал газовый фонарь перед фасадом. Фонарь стал решающим аргументом в пользу этого дома, хотя квартира здесь дорогая, в полуподвале, и солнце туда не дотягивается. Но красное дерево внутри, и симпатичные изгороди снаружи, и газовый фонарь у парадной двери так уютны; в этой норке Джейни с Ноа могут укрыться — подальше от мира, подальше от времени. Джейни не учла, что непрестанно мигающий фонарь за фасадным окном будет то и дело притягивать взгляд днем, отражаться в задних кухонных окнах по ночам и она не раз вздрогнет, вообразив, что в доме пожар.
Она протерла руки Ноа антибактериальной салфеткой и вручила ему маффин.
— В школе завтра, между прочим, маффины пекут. Представляешь?
Ноа откусил, осыпав себя лавиной крошек.
— А потом надо будет мыться?
— Ну, стряпня — такое дело. Мука, сырые яйца…
— А. — Он облизал пальцы. — Тогда нет.
— Нельзя же так всю жизнь, букаш.
— Почему нельзя?
Она даже отвечать не стала — они с Ноа который год так и ходят по кругу, а ей сейчас есть что ему сказать.
— Эй. — И она легонько его пихнула.
Ноа деловито трудился над кукурузным маффином. Как Джейни угораздило ему разрешить? Гигантский же маффин.
— Слышишь? Я сегодня пойду погуляю.
Ноа вытаращился. Опустил маффин.
— Ничего не погуляешь.
Она вдохнула поглубже.
— Прости, малыш.
Глаза у него свирепо заблистали.
— Я не хочу, чтоб ты уходила.
— Я понимаю, но маме надо иногда гулять, Ноа.
— Тогда возьми меня с собой.
— Не могу.
— Почему?
Потому что мама не умрет, если потрахается хотя бы раз, прежде чем ты отправишься в колледж.
— Там будет для взрослых.
Он сверкнул отчаянной кривой улыбкой:
— Но я же развитой.
— И весьма находчивый, но нет, дружочек. Все будет нормально. Тебе же нравится Энни. Помнишь Энни? Она в прошлые выходные приходила к маме на работу и играла с тобой в «лего».
— А если у меня будет кошмар?
Об этом Джейни тоже думала. Кошмары ему снились нередко. Как-то раз такое приключилось, когда она пошла общаться с коллегами на тусовку архитекторов; когда вернулась, он сидел, трясся, вперив остекленевшие глаза в «Дору-следопыта», а изможденная, контуженная няня (которая поначалу была полна сил! Домашние брауни принесла!), не вставая с дивана, вяло помахала Джейни двумя пальчиками. И, как и прочие, больше не приходила.
— Тогда Энни тебя разбудит, обнимет и позвонит маме. Но у тебя не будет кошмаров.
— А если у меня будет астма?
— Тогда Энни даст тебе небулайзер, а я сразу вернусь домой. Но у тебя уже давно не было приступов.
— Ну пожалуйста, не уходи.
Однако голос у него дрогнул, будто Ноа и сам понял, что проиграл.
Она уже оделась, теперь возилась с прической, одним глазом смотрела ролик на YouTube, где хихикающая девчонка показывала, как правильно накладывать тени, — между прочим, оказалось на удивление полезно, — и тут из гостиной ее призвал истошный крик Ноа:
— Мама-мам! Иди сюда!
Что, «Губка Боб» уже закончился? Его же вроде безостановочно крутят?
Джейни босиком, в одних черных чулках прошлепала в комнату. Все как было — на кожаном кофейном столике по-прежнему полная миска маленьких морковок, Губка Боб на кривеньких ножках ковыляет по экрану и вопит, однако Ноа не видать. В окне из гостиной в кухню что-то мелькнуло. Газовый фонарь мигнул?
— Мам, посмотри!
Нет, не фонарь.
Джейни завернула за угол, увидела, как Ноа возле кухонного стола одно за другим разбивает себе в пружинистые кудряшки органические коричневые яйца с комплексом «Омега-3», и почувствовала, что вечер ускользает из рук.
Нет уж; она этого не допустит. Из ниоткуда поднялся гнев: жизнь, ее жизнь, единственная ее жизнь, неужели ей нельзя повеселиться хоть один вечер? Это что, запрещено?
