Могла ли Берта принимать активное участие в революционном движении в Баку и могло ли так получиться, что необходимость служить прямо противоположным принципам разбила ее жизнь? Черта оседлости была в XIX веке плодородным полем, породившим немало революционеров, и мужчин, и женщин, а в Баку первая революционная ячейка появилась еще в 1900 году — за несколько лет до приезда Берты в город. Армия рабочих нефтепромыслов — уже подготовленный пролетариат, составлявший почти четверть населения города, — привлекла к себе соперничающие фракции меньшевиков и большевиков, жаждавших увлечь их за собой. В письмах к Пиме Лев упоминает об одном удивительном и неожиданном знакомстве матери. В нескольких письмах, в 1940 и в 1941 годах, он бранит некоего Pockennarbige (Рябого, или Семинариста). Так Лев называл только Иосифа Сталина. Сталин, тогда еще Иосиф Джугашвили (его лицо в самом деле было рябым от перенесенной в детстве оспы)
[25], известный также под партийной кличкой «Коба», обосновался в Баку в 1907 году, когда ему исполнилось двадцать семь лет, и прожил там — наездами — до 1912 года. Порой он попадал в тюрьму, чаще находился на нелегальном положении. Исключенный из Тифлисской духовной семинарии в 1899 году, всего за год до посвящения в духовный сан, Сталин присоединился к революционному движению в Грузин, причем стал известен как организатор насильственных «экспроприаций», то есть ограблений банков и отделений государственного казначейства в целях финансирования разрастающегося большевистского движения (эта тактика получила одобрение самого Ленина). Единственным альтернативным источником финансирования партии на этом этапе были пожертвования со стороны состоятельных доброжелателей и покровителей.
Лев подробно рассказывал Пиме, как его мать помогала Семинаристу, более того, в одном из своих писем за 1940 год он писал, что знает об этом от самого Сталина. Их встречи якобы имели место в Баку, примерно в 1920 году, незадолго до того, как Лев вместе с отцом навсегда покинули город, — Сталин тогда ненадолго появился в Баку вместе с победившими большевиками. Быть может, Лев приукрашивал собственную роль как свидетеля революционных процессов? Теперь это невозможно проверить. Позже Лев не раз намекал, что Сталин имеет некое отношение и к знакомству его родителей, и к начавшемуся между ними разладу. Надо помнить и другое: Берта и Сталин, который недавно оказался в Баку, еще не являясь значительной фигурой в революционном движении, были тогда примерно одного возраста. И у него были все причины для того, чтобы искать контактов с симпатизирующей революции молодой женщиной, вышедшей замуж за богача. Как бы то ни было, трудно представить себе кого-то из культурной, утонченной семьи Нусимбаум в качестве сообщника Кобы Джугашвили, который на тот момент еще был чем-то средним между бандитом и радикальным студентом-догматиком. Однако возможную ниточку я обнаружил. В какой-то статье Лев однажды заметил: «Моя мать, так же, как и Красин, который в то время был управляющим электростанцией в Баку, финансировала подпольные коммунистические издания Сталина — с помощью своих бриллиантов». Я перечитал это предложение раз шесть, прежде чем до меня дошло, что хорошо бы узнать, кто такой этот Красин, ведь он едва ли мог, казалось мне, иметь отношение к Леониду Красину, центральной фигуре революции в России, близкому другу и одновременно сопернику Ленина. Однако, как выяснилось, это был тот самый Красин! Как писал Алан Мурхед в своей книге «Русская революция», Красин представлял собой «превосходный пример человека, ведущего двойную жизнь. Для властей это был преуспевающий инженер; однако на самом деле он — тайный большевистский агитатор, развивший бурную деятельность. Он руководил нелегальной типографией, переправлял большевистских агентов через границу Российской империи, а по совместительству еще и изготавливал бомбы для террористов».
Итак, Красин и Сталин занимались в Баку примерно одним и тем же. Сталин едва ли был вхож к бакинскому нефтяному комиссионеру, а вот Красин — этот «безукоризненно одетый, эрудированный, утонченный, культурный человек, обладавший изящными манерами и невероятным шармом» — запросто мог оказаться за обеденным столом Абрама Нусимбаума, пусть даже на самом деле и мечтал погубить его. Двойная жизнь, ничего не скажешь… Зная все это, вполне можно предположить, что уличенная в пропаже бриллиантов Берта (а ее, скорее всего, действительно уличили, вследствие чего и начались те самые скандалы, которые помнила росшая в этом доме ее младшая сестра Тамара) просто не видела для себя иного выхода из создавшегося положения. Возможно, муж обвинил ее в том что она делает все для его разорения и гибели. Можно только попытаться представить себе, какие страдания она пережила, чтобы решиться выпить кислоту («Она ведь ужасно мучилась», — сказал мне Ноам).
Лев явно был осведомлен о случившемся: в своих письмах он говорит о совершенном его матерью преступлении, «поскольку я так это тогда воспринимал, и я по-прежнему так к этому отношусь». Она, по его словам, «отравила жизнь моего отца, а также, пусть в меньшей степени, мою жизнь» Его ожесточение в отношении собственной матери нередко перекидывается на Сталина: «Он отнял у меня мою родину, мой дом, вообще все». В 1931 году Лев опубликовал одну из первых биографий Сталина, ставшую тогда бестселлером, с подзаголовком «Карьера фанатика».
Если мать семейства принадлежит к подпольной революционной организации, это, конечно, всегда явление из ряда вон выходящее, однако в Российской империи начала XX века — куда менее необычное, нежели в любую другую эпоху и в любом другом месте. В этот период женщины составляли почти треть членов боевой организации социалистов-революционеров, этого террористического крыла наиболее революционной партии в России. Молодые женщины изготавливали бомбы, они планировали и совершали политические убийства, они доказывали свое равноправие с мужчинами фанатизмом, беззаветной смелостью и жестокостью. Образцом для них были такие революционерки, как Вера Засулич, которая еще в 1878 году пришла на прием к главе полицейского управления Санкт-Петербурга, чтобы выразить свой протест по поводу жестокого обращения в полицейском участке с одним из революционно настроенных студентов. Она стояла в очереди среди прочих просителей и, когда полицейский чин подошел к ней, вынула из своей муфты малокалиберный пистолет и выстрелила в него в упор, серьезно его ранив. На суде, невзирая на все доказательства противного, присяжные сочли ее невиновной, поскольку ее покушение на полицейского, как они признали, было вызвано благородным «состраданием»: Засулич стреляла в начальника полиции потому, что он приказал выпороть одного из студентов. Она тут же стала героиней либеральных салонов, которые отныне сочли необходимым нападать на представителей правительства — ради торжества революционных перемен.
