Сразу после этой вечеринки солдаты арестовали Льва и привели его к латышу, который, разумеется, был офицером ЧК. Он обвинил Льва в том, что тот не встал с места, когда запели «Интернационал», и что он «контрреволюционный элемент». Лев бодро выдал ему свою легенду — что он приехал сюда для того, чтобы узнать, нельзя ли здесь закупить рыболовецкие сети для Азербайджанской ассоциации развития рыболовного промысла. Выражение лица латыша ясно говорило: он и представить не мог, что кто-либо способен придумать такую бредовую небылицу. Однако не мог он и на сто процентов отвергнуть вероятность, что Лев говорит правду, ведь экспорт черной икры был для Азербайджана вторым по значению после нефти. Он потребовал сообщить ему точное название и адрес этой ассоциации, и Лев тут же сделал это. Конечно, если бы в 1920 году в Азербайджане существовали телефоны и телефаксы, Льву бы не поздоровилось. А тут — хочешь не хочешь — латышский чекист лишь пообещал, что известит ассоциацию о ненадлежащем поведении ее сотрудника и, вообще, наведет там справки о Льве. Он также приказал Льву не отлучаться из деревни, пока не придет ответ из Баку. Это стало для Льва сигналом о том, что нужно немедленно уезжать. Он тут же отправился к армянину, разбудил его, и той же ночью они уехали, не забыв прихватить с собой и самовар. Но вот незадача: грузовик смог доехать лишь до ближайшей деревни и там окончательно сломался. Впрочем, беглецам удалось купить там лошадей, так что остаток пути до границы они проделали верхом. Они скакали всю ночь, как два сбившихся с пути ковбоя, молясь лишь о том, чтобы в случае нужды им удалось правдоподобно воспроизвести историю о закупке рыболовецких сетей.
В районах поблизости от границы между Азербайджаном и Грузией изумрудно-зеленые луга покрыты орхидеями, там пасутся дикие кони, а овечьи стада то и дело останавливают движение на дороге, переходя с одной ее стороны на другую. Я старался по возможности воспроизвести путь Льва той ночью, однако меня вез на своем старом «БМВ» дядя Фуада — прежде он заведовал отделением детской хирургии в Баку, а теперь подрабатывал извозом и продажей недвижимости. Этот доктор Рауф был счастлив, что ему довелось съездить в эти места, где можно отведать, пожалуй, самую изысканную пищу и самые лучшие напитки Кавказа.
Лев вспоминал, как они проезжали деревни, в которых старейшины приветствовали их как дорогих гостей, обращались к ним с речами, предлагали им золото, женщин или баранов — все, чем была богата деревня: ведь эти гости явно были аристократами. Когда они отказывались от даров, люди целовали им руки и устраивали празднество в честь «гостей, которые ничего не отобрали силой». План, который разработали Лев с армянином, удалось воплотить в жизнь куда лучше, чем они оба ожидали. В мусульманских деревнях Лев поручался за армянина, а в армянских — тот поручался за Льва. Надо ли говорить, что на самом деле эти два уроженца Баку имели куда больше общего друг с другом, нежели с жителями горных деревень?
Я бы усомнился в правдивости рассказов Льва о местном гостеприимстве, если бы сам не проехал по этим же местам на стареньком «БМВ», благодаря которому нас принимали, как князей. Люди предлагали нам все, что имелось у них в доме, хотя на тот момент имели они очень немногое. Ресторанов нигде не было, но в каждой деревушке нас ожидало очередное празднество; на любой улочке находились люди, готовые сорвать для тебя фрукты прямо с ветки, поймать форель из пруда или зарезать барашка или козленка. Как писал Лев в «Али и Нино»: «Если даже гость отрежет голову твоему сыну и явится с ней в твой дом, ты должен принять его, накормить, напоить и почитать, как гостя». Люди на Кавказе выказывают радушие, с каким, вероятно, столкнулись еще войска Александра Македонского, когда прошли маршем через эти самые места более двух тысяч лет назад. Легко понять, что Лев еще больше полюбил эту родную для него землю, пусть даже теперь он и пытался поскорее покинуть ее. Сидя у походного костра, Лев и армянин слушали песни про древних владык, про соловья, что умер от любви к прекрасной розе. Песни эти, сложенные на стихи персидских поэтов Хафиза и Саади, звучали в сопровождении саза, инструмента, похожего на скрипку, но с тремя струнами, который при игре держат как виолончель. Они видели и танец с кинжалами, когда мужчина, удерживая на весу десять кинжалов, кружит вокруг женщины, отгоняя прочь ее врагов и пытаясь обнять ее. Но женщина отстраняется от него, давая ему все новые поручения. Сначала мужчина должен положить один из кинжалов на землю и пригласить женщину наступить на него — в знак того, какой властью она над ним обладает. А затем она начинает бросать вверх монеты, которые он должен поймать, не уронив ни одного кинжала.
Хотя в ту пору, когда Лев жил на Кавказе, тамошние крестьяне не знали грамоты, они были полностью погружены в традиции собственной словесности. От деревни к деревне шествовали странствующие поэты-ашуги — точь-в-точь как в Персии, расплачивавшиеся стихами за приносимые им подарки, лакомства, за общую любовь и расположение. Лев узнал, что даже самые бедные крестьяне ценили хорошую поэзию, причем готовы были отдать все, что сами имели, за право слушать стихи. Он присутствовал на одном из последних «поэтических состязаний» ашугов. Такие состязания привлекали участников из окрестных деревень, при этом ни положение в обществе, ни богатство не играли роли — важен был лишь талант. Участники встречались на площади, прямо под открытым небом и сражались друг с другом в любом из поэтических жанров. Зачастую ашуги просили присутствующих предложить тему, а затем развивали ее. Описывая в «Али и Нино» такое состязание, автор стремился с его помощью показать, насколько древние горские традиции отличались от происходящего в современном мире, где размыто всякое понятие о чести.
Проезжая через горную местность, Лев впервые за все послереволюционные годы чувствовал себя свободным и счастливым. В то время склоны гор еще были усеяны высокими каменными башнями, на протяжении многих веков они служили прибежищами мирным жителям на случай войны. Большевики, когда им удалось окончательно закрепиться в этом регионе, приказали снести эти башни, как «пережитки феодализма».
Но и сегодня, в наши дни, то тут, то там, среди придорожных лугов все еще можно увидеть их основания.
Если переход с караваном через пустыни Туркестана вдохновил Льва на книги и статьи о местных обычаях и об исламе, то поездка верхом вдоль грузино-азербайджанской границы заложила основу для его книг о Кавказе. Пустыня и горы слились в его сознании, создав духовную альтернативу все сокрушающему гнету революции, тоталитаризма и мировой войны. Пока на просторах Кавказа полыхала гражданская война, шла борьба между большевиками и националистами, жители этой приграничной территории по-прежнему сражались в символических средневековых поединках, используя выкованное ими самими оружие, в окружении невероятной, сказочной тишины и спокойствия. И неважно, носили они кресты и кольчуги, как хевсуры, или же бились на конных турнирах, используя палицы и булавы, подобно пехлевийцам, все они казались Льву детьми, которые в своих заколдованных лесах не ведали ничего об окружающем их взрослом мире, увлеченно играя в свои смешные и бурные игры. Ему встречались также «дьяволопоклонники», или езиды, которые, хотя и вызывали страх у жителей окрестных деревень, оказались на поверку людьми вполне безобидными, мирными и даже робкими. Езиды вовсе не выступали против Бога, как европейские поклонники сатаны, они лишь придерживались дуалистской точки зрения на все сущее, согласно которой просить милости следует не только у Бога, но и у дьявола. Согласно их верованиям, Бог всемилостив, а потому умиротворению дьявола нужно уделять куда больше времени. Селение езидов добавило еще один, ключевой аргумент в сложившуюся у Льва концепцию, что Кавказ является своего рода охранной зоной, заповедником, куда не проникают догмы современного мира. В этническом отношении езиды родственны курдам. В религиозном представляют собой некий гибрид всех основных верований, существовавших на Кавказе, — ислама, иудаизма, христианства и зороастризма, причем влияние последнего было определяющим. Езиды боялись солнечного света, им была ближе темнота, однако они также поклонялись солнцу как глазу Бога и огню как источнику жизни во вселенной. Они практиковали обряд посвящения в свою веру и обрезание. Их ограничения в отношении пищи касались не только мяса, но и некоторых овощей
[58]. Их учение передавалось изустно, и в этом смысле представляло собой поэтические предания гор, которые слегка изменялись от одного рассказчика к другому.
