Если перевести этот текст с кудревато-витиеватого на простой русский язык, то смысл его станет ясен: Слава Великому Сталину, и незачем скулить о жертвах его «беспримерной диктатуры» – они сами виноваты в том, что попали ему под горячую руку!
Интересно было бы узнать, донес ли Белоголовый свою сверхценную идея до Василия Лаврентьевича, у которого великий вождь и учитель отнял двадцать лучших лет жизни и сделал его калекой.
Но «Красный август» написан через тридцать (без малого) лет после того, как Белоголовый набивался к Меркулову в соавторы, – возможно, тогда его еще не осенила сия великая мысль. С чем же он к нему явился, что имел в своем активе кроме учебного фильма о кораблях в тумане и статейки о лесе в «Юном натуралисте»?
Судя по его собственной автобиографической справке, ничего другого достойного упоминания в его активе не было. Таков был багаж человека, которого Лощиц и Селезнев вознамерились навязать Меркулову в соавторы!
7.
Занятый своими делами, я часто отвечал с большим опозданием, но на это письмо отозвался незамедлительно.
Прежде всего, попытался утешить Василия Лаврентьевича в его незавидном положении:
«Что касается Вашей нынешней болезни и бестактности врача, то это не нужно принимать близко к сердцу. От всякой болезни кто-то умирает, а кто-то вылечивается. Мне рассказывали достоверный случай, как одного мужчину оперировали по поводу рака горла. Вскрыли и увидели, что рак запущенный, полно метастазов; зашили, ничего не сделав, кроме серии снимков: картина была такая классическая, что ее решили показывать студентам. И вот после этого человек живет 13 лет, успел жениться, заиметь ребенка и проч. Другой случай: женщина, проводник на железной дороге. У нее нашли запущенный рак, лечить или оперировать поздно. Она стала лечиться какими-то травами по совету знахарки, и вот уже двадцать лет как продолжает жить, ездит по железной дороге. Сколько есть всяких кустарных средств от рака, которые научно исследованы и установлено, что они не помогают, а между тем немало гуляет по свету «вылеченных» этими средствами людей. Что это? Ошибки в диагностике? Но запущенный рак слишком легко, насколько я знаю, диагностируется, чтобы все эти случаи отнести на счет ошибок. Очевидно, бывает спонтанное самоизлечение. Да зачем искать случаи с безымянными проводницами, когда вот пример человека всемирно известного: у Солженицына, как Вы знаете, был неоперабельный рак, который дал ему сюжет для романа, а затем бесследно исчез!!
[457] Расскажите обо всем этом Альбине Викторовне и скажите, чтобы не расстраивалась из-за бестактности какой-то врачихи. Кому когда отбыть в мир иной, решается на небесах, и нам заранее о том знать не дано».
После такого неуклюжего утешения я продолжал:
«Приводимое Вами письмо Лощица прелюбопытно! В каждой строке сладенькое фарисейское лицемерие. Какие там «трудности»? Никто так не знает предмета, как Вы! Если Вы что-то не дотянули в литературном отношении, то тут никаких трудностей для Лощица нет, а просто есть нежелание поработать. Но после книги «Пуанкаре» я окончательно убедился, что для них уже нет предела литературной недоброкачественности, когда бы они могли сказать: «Ну, это так плохо написано, что мы публиковать не можем!» Они могут, и публикуют то, что хотят. Вспоминаю характерную историю с «Кантом» Гулыги – его редактировал Лощиц. Гулыга мастер, пишет интересно, но интересна ли Лощицу философия Канта? Я, помню, зашел в редакцию, когда у него на столе лежала рукопись Гулыги и он брюзжал: «с трудом прочитал половину, написано скучно и слабо, придется вернуть на доработку». Я осторожно недоумевал, говорил, что Гулыга хорошо пишет и его «Гегель» очень интересен. «“Гегель” – другое дело», – отвечал Лощиц, хотя по тону было ясно, что он не читал «Гегеля», – а эта книга ему не удалась».
Я болел за Гулыгу (с ним еще раньше долго не заключали договор, обманывали, распускали ложные слухи, будто он «в опале», и проч., он мне часто звонил, и я, зная тогда редакционную кухню, давал ему советы) и сочувствовал ему, что он попал к такому редактору. И вот проходит неделя, я снова в редакции, спрашиваю Лощица:
Юра, как «Кант»?
Все в порядке, мы его сдали в производство.
Я порадовался за Гулыгу, но причину этой метаморфозы понял через полгода, когда, читая книгу, на стр. 211 (во второй половине!) обнаружил два позорных антисемитских абзаца!! Этого оказалось достаточно, чтобы исчезли все «трудности» и Лощиц закрыл глаза на то, что книга, по его же мнению, «плохая и скучная»! Гулыге я написал резкое письмо, после чего с ним практически раззнакомился. Вывод же из этого такой. Вашу книгу Лощиц по каким-то причинам не хотел отправлять в производство и ссылается на «трудности», которые, как, в сущности, он и признается, он сам и создал. <…>
Три книги Лощица, написанные без отрыва от производства, это «Сковорода», «Гончаров» и «Земля-именинница». Первую я не читал, вторая вся пропитана ложью и сектантским духом. Гончаров весь извращен. Третья книга – собрание очерков, написанных в разное время. Интересны в некоторых описания природы, однако основная линия та же: вот когда-то, раньше, до железных дорог и рефлексов головного мозга, на Руси жилось хорошо и привольно, и чем дальше вглубь веков, тем лучше. Москва в XV веке жила «под шелест книжных листов» (то есть все читали книги!) – это до книгопечатания, когда даже молитвенники в церквах читали выписанные для этого греки, так как своих грамотеев были считанные единицы!
Весьма любопытно, что они теперь, через 30 месяцев! пытаются Вам навязать своего соавтора, который только испортил бы Вашу книгу беллетристическими соплями и стянул бы за это половину гонорара»
[458].
8.
Это письмо – последнее из нашей переписки, которое у меня сохранились, хотя переписка продолжалась. Помню, что я убеждал Меркулова отложить все в сторону и взяться за мемуары: он столько видел и пережил, встречал так много разных и интересных людей, что было бы грешно не запечатлеть все это на бумаге. Он отвечал, что не может позволить себе такой роскоши, ибо его мемуаров никто не напечатает, а ему надо подрабатывать: пенсии не хватает на жизнь.
А потом… Потом пришло письмо от Альбины Викторовны…
Глава двадцать четвертая. Альбина Викторовна
1.
