Да, еще одно немаловажное обстоятельство! Гал[ина] Евгеньевна] дала мне понять, что, возможно, и вовсе не будет вести эту книгу, потому что Лощиц вернулся и она благородно предложила ему вернуть любую из рукописей, которые он ей передал перед своим уходом. Да минует Вас чаша сия! Надо надеяться, что Лощиц не позарится на рукопись В[асилия] Л[аврентьевича], ибо с ней нужно всерьез повозиться, а он не из тех редакторов, которые любят работать»
[466].
Альбина Викторовна ответила незамедлительно, ее письмо датировано 10 июня. Она писала, что сама тоже звонила в редакцию. Померанцева сказала ей, что зав редакцией В. В. Володин настаивает на привлечении Белоголового, так как меня он не знает, ибо пришел в редакцию, когда я в ней уже не работал. «Когда я ей сказала, что Вы-то Резника хорошо знаете, она ответила, что все изложила Володину, а решать может только он»
[467].
Письмо завершалось словами:
«От всяких неудач, волнений я очень устала и неважно себя чувствую. Бедный мой Вася! Если бы Вы знали, какая трудная судьба выпала на его долю! Это был замечательный добрый и честный человек. Как я хочу, чтобы труд Василия не пропал даром. Он так старался, торопился уже из последних сил, так хотел увидеть книгу о своем учителе»
[468].
На этом я прекращаю цитировать мою переписку с Альбиной Викторовной, хотя она – не столь интенсивно – продолжалась еще больше года. К тому, о чем рассказано в этой главе, она ничего существенного не добавляет.
Книга В. Л. Меркулова об Ухтомском издана не была.
Вместо эпилога
3 сентября 1982 года я выехал из советского рая на постоянное жительство в капиталистический ад. Вторжение советских войск в Афганистан за три года до этого вызвало резкое ухудшение отношений с Западом; тонкий каменистый ручеек еврейской эмиграции был практически перекрыт. Как я прорывался через плотину, – тема другого повествования.
Для меня началась новая, совсем другая жизнь.
Писать Альбине Викторовне из-за бугра я не решался, не зная, как она это воспримет.
Когда и как она кончила свои дни, мне неизвестно.
