Рафалов Марк Михайлович, родившийся 4 сентября 1924 года в г. Харькове
по заключению Генеральной прокуратуры Российской Федерации от 17 апреля 1996 г. На основании ст. 2-1 Закона Российской Федерации «О реабилитации жертв политических репрессий» признан пострадавшим от политических репрессий
В соответствии со ст. 1-1 указанного Закона и определением Конституционного Суда Российской Федерации от 18.04.2000 № 103-0
Рафалов Марк Михайлович
как оставшийся в несовершеннолетнем возрасте без попечения отца, необоснованно репрессированного по политическим мотивам, признан подвергшимся политической репрессии и реабилитирован.
Помощник Генерального прокурора
Российской Федерации
Старший советник юстиции Н.С. Василенко
Это решение Генеральной прокуратуры повлекло за собой увеличение моей месячной пенсии на... 92 рубля 66 копеек.
Вот, кажется, и все... Отец полностью и безоговорочно реабилитирован, посмертно восстановлен во всех правах. Хочется верить и надеяться, что больше никто и никогда не посмеет надругаться над памятью чистого и беззаветно преданного Родине человека, ставшего жертвой страшного времени. Увы, наш отец был не одинок... Миллионы людей разделили его горькую участь.
Желание написать воспоминание об отце возникло у меня давно, но реализовать его было далеко не просто. По многим причинам. Во-первых, в ряду сотен подвергшихся репрессиям крупных партийных и государственных деятелей, известных писателей, имя отца и его судьба не представляли особого интереса для читателей, а соответственно и для издателей. Во-вторых, я не располагал тогда необходимыми материалами и документами, позволявшими мне писать хорошо аргументированный очерк, не говоря уже о том, что мои литературные возможности не могли встать в один ряд со многими произведениями, затрагивавшими лагерную тематику. Ни «Детей Арбата» А. Рыбакова, ни «Одного дня Ивана Денисовича» А. Солженицына я, естественно, создать не мог.
В-третьих, в период хрущевской оттепели, да, к сожалению, и в наши дни, описания подробностей чудовищных и невиданных по своей массовости и жестокости политических репрессий не всеми людьми встречаются с пониманием и сочувствием. Ведь и по сей день на нашей многострадальной Руси живет еще много персонажей, не желающих знать и помнить о страшных годах, унесших жизни лучших сынов и дочерей России.
Вынужден еще раз просить читателей задуматься над всеми противоречивыми событиями, раздирающими нашу страну. Не мы ли все сами своим преступным благодушием и терпимостью поощряем разгул экстремизма и мракобесия в нашей России?
Разве можем мы полагаться на понимание марширующих по улицам наших городов фашистских молодчиков, прославляющих фюрера, так же как наивно рассчитывать на поддержку оболваненных старичков, выходящих на площади и проспекты с портретами нашего доморощенного тирана, равного которому не знала история человечества. Рядом с нами сегодня, в начале XXI века, находятся люди с ампутированной совестью, которые недрогнувшей рукой пишут в вышестоящие инстанции ходатайства с требованиями оправдать и реабилитировать уникального и неповторимого душегуба Лаврентия Берию!
Согласитесь, что в подобных условиях очень непросто отважиться писать о жертвах незаконных репрессий. Хотя дважды такие попытки мною предпринимались. В начале 1989 года по просьбе магаданского «Мемориала» я отправил им очерк об отце — объемом примерно 30—35 машинописных страниц. Лидия Владимировна Андреева, проживавшая тогда на Кольцевой улице, любезно известила меня, что очерк получен, одобрен и будет опубликован в готовящемся к печати мартирологе. Мы еще несколько раз обменивались письмами и... связь оборвалась.
Примерно через три года нечто подобное произошло в Москве. Некая Татьяна Ивановна, отрекомендовавшаяся секретарем очень пожилого человека, работающего над альманахом о жертвах политических репрессий, настойчиво просила меня передать ей мой очерк для включения в альманах. Я поддался уговорам. Мы встретились на станции метро «Александровский сад». Я передал дорогую для меня работу, после чего Татьяна Ивановна тоже исчезла. Когда я и моя сестра звонили ей, она очень недовольным тоном заявила, что рукопись в работе... Минуло десять лет...
Как-то я поведал о судьбе рукописей своему коллеге-журналисту. В заключение своего монолога сказал с горькой усмешкой, что рукописи ведь не горят. Собеседник улыбнулся и проронил: «Да, рукописи не горят, теперь их самым вульгарным способом воруют»...
Не смею в чем-либо укорять названных мною дам, но факт остается фактом.
Теперь, как принято в спорте, у меня осталась еще одна попытка — третья, и, я надеюсь, последняя. Состоялось мое восьмидесятилетие. Мне нет никакого резона приукрашивать свою биографию и повышать свой рейтинг. Все это уже ни к чему.
Я повидал много горя, прошагал сотни тяжких километров по дорогам Великой Отечественной, перенес множество лишений и тяжелых потерь, и, несмотря на все пережитое, я всегда оставался оптимистом. Но сегодня, наблюдая за всем происходящим, читая, слушая о многих событиях, сотрясающих нашу повседневность, я испытываю опасение. Не за себя — за свою страну.
Мне хочется верить и надеяться, что настанет все же время, когда никому, нигде, никогда не доведется стать заложником страшных лет, которые выпали на долю нашего отца, и миллионов людей его поколения, и нам — их сыновьям, дочерям, женам, внукам...
Не нужно больше проводить показушные Недели совести! Ибо совесть нужна людям всегда! Круглогодично! Повседневно! Ежечасно! Всегда!
Как же бережно и трепетно мы должны к ней относиться! Чтобы никогда она не покидала нас... Чтобы нас не одолевали сомнения о бесцельно прожитых годах.
ЗАВТРА БЫЛА ВОЙНА
Не тогда убивают,
когда убивают —
убивают тогда,
когда забывают.
Вячеслав Кузнецов
У театрального подъезда
Непосредственное прикосновение войны я ощутил через месяц после ее начала. 22 июля 1941-го немцы осуществили свой первый воздушный налет на Москву. Впрочем, настоящим налетом происшедшее поздним вечером того дня назвать вряд ли можно. К городу удалось прорваться очень небольшому количеству самолетов со зловещими черными крестами. Тем не менее столичные власти проявили непривычную для них оперативность. Буквально через день-два у здания исполкома Коминтерновского района Москвы возле дома № 22 по Петровке (теперь он знаменит тем, что на нем установлена мемориальная доска, посвященная жившему здесь любимому всеми актеру театра и кино Андрею Миронову) состоялось собрание, на котором был образован один из комсомольско-молодежных отрядов по борьбе с последствиями от налетов вражеской авиации. Я оказался в рядах этого новообразования. Теперь после сигнала «Воздушная тревога!» мы были обязаны явиться на крыши и чердаки заранее объявленных нам предприятий или жилых домов и при попадании на них зажигательных бомб сбрасывать их вниз, на асфальт, или гасить в приготовленных на чердаках бочках с водой. По моему мнению, подготовительная работа в столице по предотвращению пожаров была проведена очень четко: чердаки всех домов очистили от хлама. Там же имелось все необходимое: кроме бочек с водой стояли ящики с песком, висели багры, клещи, рукавицы для укрощения зажигалок, которые, по замыслу немцев, были призваны вызвать пожары и панику среди населения.
