Забавно, что лет 15—20 назад я передавал на рецензирование свое большое стихотворение о морских пехотинцах Валерию Винокурову. Приговор был суровым: «Непрофессионально!» Хотя и это стихотворение по инициативе моих однополчан тоже было издано и до сих пор пользуется в их сильно поредевших рядах успехом. Вообще, чтобы покончить с темой о стихах, я могу лишь признаться, что начал баловаться ими давно. Еще в детстве я писал девочкам пламенные, но очень скромные и не очень совершенные посвящения. А в последние годы во время многочисленных ресторанных застолий, на которых отмечались юбилеи моих товарищей по судейскому цеху, я читаю им свои стихи-поздравления. Их тоже принимают очень тепло, хотя носят они сугубо камерный характер, как говорится, для домашнего чтения.
Дядя Гриша
В моем приобщении к искусству немалую роль сыграл родной брат отца — дядя Гриша. Он тоже, как и его сын, мой двоюродный брат Виктор, был большим поклонником футбола. Мы и на стадион ходили частенько вместе.
Дядя Гриша, которого судьба, к счастью, избавила от знакомства с прелестями ГУЛАГа, читал в Школе-студии МХАТ курс «Постановочная часть в театре».
О Григории Арнольдовиче тепло вспоминал в вышедшей в 2000 году книге «Моя настоящая жизнь» народный артист СССР Олег Павлович Табаков. Он, в частности, рассказал о знаменитой Студии молодых актеров и о ее директоре-распорядителе Г. Заявлине. Студия переживала порой нелегкие времена, бывало так, что молодые актеры лишались сценической площадки. Был период, когда Студии не дали возможности играть даже в течение двух дней в неделю на сцене филиала МХАТа, располагавшегося в Петровском переулке. С немалым трудом удалось отстоять право играть в гостинице «Советская», бывшем «Яре», на Ленинградском проспекте, где был отличный концертно-театральный зал.
Все эти перипетии, происходившие в конце пятидесятых годов, наш дядя Гриша переживал очень болезненно. Его настырные стремления защитить интересы студии нередко приводили к конфликтам с начальством. В конце концов его отстранили от любимого дела, о чем он мне с горечью и нескрываемой болью рассказывал.
Дядя Гриша был членом Всероссийского театрального общества (ВТО), благодаря чему я после войны не пропускал во МХАТе ни одного прогона или премьеры. По сей день вспоминаю почти все спектакли тех лет: «Анна Каренина», «Школа злословия», «Мертвые души», «Дни Турбиных», «Пиквикский клуб», в которых были заняты такие блистательные звезды сцены, как А.К. Тарасова, Н.П. Хмелев, М.М. Тарханов (Москвин), В.О. Топорков, М.И. Прудкин, В.Я. Станицын, О.Н. Андровская, А.И. Степанова, И.М. Москвин, П.В. Массальский, А.Н. Грибов, М.М. Яншин... Многим из них дядя Гриша представлял меня как боевого офицера-фронтовика. Тогда я был еще достаточно скромен и краснел от их вежливых похвал.
Рассказывая о своих симпатиях к МХАТу, я не могу не вспомнить роли, которые исполнял тогда еще совсем молодой Николай Озеров. В «Синей птице» он играл роль Хлеба, а в «Пиквикском клубе» — кучера Джо. Когда Николай стал первой теннисной ракеткой страны, многократным чемпионом СССР, за него отчаянно болели все сотрудники театра. А спустя несколько лет Озеров занял на долгие годы место ведущего радио- и телекомментатора и тем самым привлек на трибуны весь цвет лучших мастеров театра. Соответственно они все отчаянно болели за столичный «Спартак», к которому был причастен и сам Николай Николаевич.
Мое личное знакомство с этим доброжелательным и очень талантливым человеком состоялось позже, когда я стал часто появляться на зеленых газонах «Лужников» и «Динамо».
Многие годы нас с Николаем Николаевичем Озеровым связывали самые доброжелательные отношения. Он был очень приятным и отзывчивым человеком, знающим цену мужской бескорыстной дружбе. Николай Николаевич всегда старался помочь, когда друзья испытывали жизненные затруднения. Очень многим спортсменам помог Озеров получить жилье, установить телефон, оформить соответствующую их заслугам пенсию.
Разносторонний талант Николая Озерова — блистательного теннисиста, актера популярнейшего в стране театра — заблистал новыми гранями, когда он после Вадима Синявского стал главным спортивным комментатором страны. Все футбольные и хоккейные болельщики обожали его за неповторимые эмоциональные комментарии.
Считаю себя вправе утверждать, что вся яркая жизнь Озерова окрашивала наши не всегда радостные будни в светлые, праздничные тона, и за это миллионы поклонников спорта будут всегда ему признательны.
Благодаря дяде Грише, мне посчастливилось побывать на первом после возвращения Вертинского из эмиграции его закрытом концерте в ВТО. Это событие оставило глубокий след в моей памяти. Вертинского у нас в стране буквально боготворили. Записи его песен «на ребрах», то есть на рентгеновских снимках, были необычайно популярны и шли нарасхват! А первый концерт великого артиста, искренне любившего Россию, действительно был закрытым. Власти тогда держали «эмигранта» под запретом, его концерты не афишировались, и билеты на них не продавались. Маленький зал ВТО был забит до невозможности. Вертинский пел, стоя в проеме двух чуть раздвинутых половинок занавеса. Артист едва касался их своими божественно красивыми руками. А часть публики (и я в ее числе) сидела на специально оборудованных и установленных внутри... сцены рядах. Мы прекрасно слышали певца, но видели его сбоку и чуть сзади. Однако это не мешало нам пребывать на вершине блаженства!
Вольные сыны эфира
Хочу вспомнить о своих встречах с Вадимом Святославовичем Синявским — человеком творческим, очень эрудированным и неординарным. Дело в том, что в начале 60-х годов моя судейская и журналистская деятельность шла по возрастающей. Мне доверяли обслуживать престижные матчи, я часто печатался в еженедельнике «Футбол» и в газете «Советский спорт». Видимо, поэтому руководители спортивной редакции Гостелерадио обратили внимание на мою скромную персону. Мне предложили попробовать себя в роли комментатора футбольных матчей. У меня хватило нахальства не отринуть этот лестный ангажемент. И вот, кажется это было в 61-м году, я оказался на самой верхотуре лужниковского гиганта в комментаторской кабине. Столичное «Торпедо» играло с ленинградским «Адмиралтейцем». Преодолевая естественный в таких ситуациях ужас, я вышел в эфир. За стеклом, в соседней кабине, сидели Синявский и один из руководителей спортивной редакции Наум Александрович Дымарский.
Они по очереди поддерживали меня своими ободряющими взглядами. Я осмелел и вдруг, взглянув на поле, неожиданно для самого себя произнес: «Вот неутомимый Борис Батанов энергично вторгся в семейные отношения братьев Морозовых и, прервав передачу Юрия, овладел мячом и устремился вперед». Синявский вскочил с места, прильнул к стеклу и, подняв обе руки с Задранными вверх большими пальцами, выразил восторженное одобрение моему экспромту: Вскоре я получил удостоверение, подписанное зампредседателя Гостелерадио Чернышевым. Там было сказано, что я являюсь внештатным футбольным комментатором...
Совсем недавно я вспомнил об очень потешной выходке несравненного Синявского. Она точно характеризует этого неподражаемого острослова. Как-то на хоккее, в конце 40-х годов, лучший комментатор страны оказался рядом с генералом Василием Иосифовичем Сталиным. Обращаясь к соседу, Синявский спросил его: «Вы слышали мой вчерашний репортаж?» Сын вождя, ухмыльнувшись, ответил: «Не только слышал, но даже чувствовал, как из моего репродуктора несло запахом спиртного»: «Ничего удивительного, — парировал комментатор, — я ведь постоянно протираю микрофон спиртом».
