— Ну, с Пушкиным это вы уже
хватили, — замотал головой Арсений. — Насколько я понимаю,
все ваши контакторы — люди, малоизвестные публике.
— Да что вы говорите? — сладеньким голосом
спросил Зябликов, раззадорясь. Глаза его превратились в щелочки, и он почти лег
грудью на стол, глядя на своего визави снизу вверх. — Блаватская
писала под диктовку духов, а Владимир Соловьев был пассивным медиумом и тоже
пользовался «подсказками свыше». Вы «Хижину дяди Тома» в школе проходили?
— Это была дополнительная
литература, — быстро ответил Арсений, много слышавший об упомянутом
произведении, но незнакомый с текстом лично. Во время летних каникул он гонял
мяч и нырял в старый пруд, где жили столетние жабы, прыгал по крышам соседских
гаражей и воровал яблоки. До внеклассного чтения дело ни разу не дошло.
— Так вот. Бичер-Стоу не писала этот шедевр! Она
говорила, что книга была дана ей в образах — события просто проходили
перед ее глазами. Типичный случай психографии!
— Хотите сказать, что при определенных обстоятельствах,
в определенное время на человека что-го находит, и он становится просто…
шариковой ручкой? Гусиным пером, которым кто-то неведомый водит по бумаге?
— По-разному бывает, — пожал плечами
Зябликов. — Иногда информация частично проходит через сознание,
иногда сотворенное осознается прямо в процессе, и автор не знает заранее того,
что собирается писать. А иногда он вообще не ведает, что творит — впадает
в транс. Глаза у него закрыты, а рука носится по бумаге с невероятной
скоростью. Контактор пишет без помарок, чужим почерком, или даже разными
почерками, на незнакомом ему языке или на каком-нибудь чудовищном диалекте.
Есть случаи, когда человек знал два языка, а писал на двадцати восьми!
— То есть он впадает в транс, — «осмыслил»
информацию Кудесников, — мозги у него отключатся. И он строчит,
строчит… А потом очнется — ба! Что это за хрене со сливками?
— Вот именно так! — обрадовался
Зябликов. — Вы это очень образно обрисовали! Есть и художники,
которые так же творят. Они никаких материалов не-изучают, но точно изображают
пейзажи далеких стран, приметы былых эпох, внешние черты людей,
детали одежды, исторические события. Все, как в литературной
психографии. А музыканты? Шостакович вот говорил, что он музыку не сочинял
— она звучала у него в голове уже готовенькая, а он просто 5 г. записывал.
И Шнитке признавался в том же!
— А от образования этот дар
зависит? — полюбопытствовал сыщик.
— Нет, нет и нет! Вы можете быть эрудированны, как
Борис Бурда, а можете оказаться тёмным, как распоследний бомж — значения
не имеет. Кроме того, рукописи бывают написаны задом наперед или так мелко, что
буквы удается разглядеть только в микроскоп. При этом рука слишком сильно
сжимает ручку или карандаш, и много-много сильных мужчин не в состоянии разжать
ваши пальцы. Скорость иногда доходит до двух тысяч слов в час! Медиум Менсфильд
одновременно писал обеими руками н при этом вел деловые переговоры. А в
девятнадцатом веке одна неграмотная англичанка отвечала исследователям на самые
разные научные вопросы — и по физике, и по биологии, и по анатомии…
— Ужас, — искренне заметил
Кудесников. — Страшные вещи вы рассказываете.
— Страшные? — Зябликов
подпрыгнул. — Да это же… увлекательно, как авантюрное приключение!
Неужели вам никогда не хотелось погрузиться в мир непознанного?
— Что нет, то нет. — Арсений опрокинул в рот
остатки кофе и сделал знак официанту, чтобы гот подал еще. — И
принесите мне кусок шоколадного торта! — крикнул он, пояснив:
— Все, что я узнал, требуется срочно заесть.
— Мне тоже торт! — махнул рукой журналист, не
без основания полагая, что не ему расплачиваться по счету.
— Но почему же об этом феномене так мало
известно? — удивился Кудесников. — Наверное, считается, что
приходит не транс, а муза? Вот и валят все на нее?
— Фига с два! — азартно возразил
Зябликов. — Как вы тогда объясните феномен Вальтера Скотта?
— А с ним что не так?
— Он ведь был поэтом, известным, почти как Байрон
— слагал стихи, пользовался успехом. А когда ему стукнул полтинник, из
него вдруг — бац! — повалила проза о средневековой Англии.
Кажется, эта лавина пугала его самого. Он называл свой дар бумагомаранием,
потому что творил невероятно быстро и констатировал при этом: рука пишет сама
по себе, независимо от головы. Приступая к первой главе, он понятия не имел,
что будет в следующей — фабула складывалась без его вмешательства.
Творческая плодовитость Вальтера Скотта приводила тогдашних
критиков в исступление. Скорость и легкость, с какой он строчил романы, казалась
фантастической. Говорили, что один человек просто физически не в состоянии
столько написать. И выдвигали всякие теории, одна хлестче другой — будто
за него сочиняет неизвестный талант, что он пишет в паре с каким-то
сумасшедшим, что ему помогают высшие силы…
— Простите, — перебил его обалдевший
Кудесников. — Но вот вы, лично вы, как все это объясняете? Мне нужно
знать вашу позицию, чтобы наш семинар не выглядел… Как бы это сказать…
ненаучным. Вы понимаете?
— Я придерживаюсь теории о существовании
глобального информационного поля. Это такой, знаете ли,
вселенский банк данных, где собрана информация обо всем, что было, есть и
будет. Иногда эта информация — по неизвестным пока причинам
— просачивается через контакторов в наш мир, только и всего.
— Только и всего! — повторил Кудесников и
неожиданно спросил: — А вы никогда не слышали про такой город
— Аркадьев? Какие-нибудь феномены, неожиданные открытия…
— Аркадьев? — задумался журналист и через
пару секунд уверенно ответил: — Нет. Никогда не слышал.
«Жаль, — подумал
Кудесников. — Заблудившись в лабиринте, иногда так приятно отыскать
новый ход, еще не отмеченный крестиком».
Завершив встречу крепким рукопожатием. Кудесников заплатил
по счету, вручил Зябликову тысячу рублей и выписал ему напоследок липовую квитанцию
от Министерства государственного надзора за гуманитарным развитием общества.
После чего вышел на улицу и глубоко вдохнул горьковатый от выхлопов воздух.
Вечерело. Москва была подсвечена тысячами тормозных огней
движущихся в пробках машин. Шоколадный торт тяжело заворочался в желудке.
Следовало бы съесть что-нибудь человеческое, конечно. Вот всегда он поглощает
то, что попадается под руку! Никакого характера. Тотчас Арсений вспомнил о
Мерседесе, запертом в гостиничном номере, безопасность которого защищала одна
только маленькая табличка «Просьба не беспокоить». Он всей кожей чувствовал
расстояние, разделявшее сейчас его и кота. Ехать лучше всего на поезде, который
не останавливается на маленьких станциях, тогда можно вернуться обратно не так
уж поздно.
Впрочем, было у него в Москве еще одно дело, которое как раз
касалось Мерседеса. Арсений достал сотовый и позвонил собственной секретарше.
