Эти люди в 1939 году с другими чешскими гражданами бежали от входящих германских войск через Польшу в Советский Союз. В Киеве пригодных для разведывательной работы отобрали и отправили в Москву. Там их обучили агентурной работе и обращению с рацией. После основательного обучения последовала их переправка в протекторат Богемия и Моравия. В Праге на связь с ними вышел законспирированный в советском генеральном консульстве сотрудник московской разведки, работавший под псевдонимом Молох.
От него четверо агентов получили шпионские задания военного и политического характера, а также крупные суммы денег. Результаты своей разведдеятельности они сообщали по двум каналам: первый раз по радио в Москву, второй – непосредственно через Молоха.
Четверо арестованных агентов в первую очередь разведывали количество и вооружение германских войск, далее передислокацию частей, военные объекты и типы вооружений и собранную информацию доносили своим хозяевам. Примечательно, что Молох побуждал их вербовать как можно больше сотрудников, но не говорить им, что тевербовщики – работают на Советский Союз. Напротив, у четверых агентов было указание объяснять привлеченным к агентурной работе, что речь идет о подпольной деятельности для чешского правительства в изгнании или работе на английскую разведку.
Так, притворяясь, этим четверым агентам, прошедшим подготовку в Москве, удалось завербовать в протекторате множество сотрудников. Восьмерых из них смогли установить и арестовать. Все они верили, будто работают на английскую разведку и чешское правительство в изгнании.
Подобный же случай был раскрыт в Будвайзе, и тоже в марте 1941 года. Там удалось разоблачить и арестовать чешского гражданина Хайека Вацлава. И его в 1939 году завербовала советская секретная служба, неподалеку от Москвы обучили шпионажу и в начале марта 1940 года заслали в протекторат Богемия и Моравия с шпионско – диверсионным заданием. Донесения он отправлял по радио напрямую своим московским хозяевам. Как и другие арестованные агенты – радисты, он поддерживал личный контакт с одним из сотрудников советского генконсульства в Праге.
Возможно, руководство советской разведки и получило от своих агентов, прошедших основательную подготовку, отдельные интересные донесения. Однако важнейшие в тот период для Советского Союза вопросы, о которых шла речь, этими специалистами прояснены не были.
В то время как советская разведка после окончания польской кампании и до начала войны с Россией, как уже описывалось, засылала шпионов тысячами на территории, подвластные Германии, официальные отношения между германским рейхом и Советским Союзом оставались нормальными. Поэтому германские суда в ходе торговой войны с Великобританией беспрепятственно проходили через Северный Ледовитый океан и Берингов пролив в Тихий океан. Немецкие пассажиры также вплоть до последних дней перед началом войны против Советского Союза беспрепятственно пользовались Транссибирской магистралью. Были даже случаи, в которых Москва предупредительно шла навстречу германским пожеланиям, высказанным по дипломатическим каналам.
Вот пример тому. Когда во время польской кампании германские войска приближались к Варшаве, многие поляки побежали на Восток. Там они попали из огня да в полымя. Русские впихивали их в грязные, завшивленные коммунальные квартиры.
Среди тех, кто тогда попал на советскую территорию, оказался князь Четвертинский с другими польскими аристократами и крупными землевладельцами. У Четвертинского имелись высокопоставленные друзья в западных странах, некоторые из них были близки итальянскому королевскому дому. Последние направили службе внешних сношений в Берлине просьбу о ходатайстве перед Советским правительством об освобождении князя. В результате Четвертинский и еще 14 поляков вернулись в Варшаву, обовшивевшие и в неописуемо грязном платье. Тем не менее советский министр иностранных дел Молотов великодушно пошел навстречу дипломатической просьбе имперского правительства.
Майор Ганс Горачек встретился с Четвертинским непосредственно сразу после его возвращения, чтобы осведомиться о его самочувствии. Он был принят князем и его супругой, которые на хорошем немецком сразу же задали вопрос, прибыл ли визитер из СС. Когда Горачек ответил на это отрицательно, князь любезно, но сдержанно поприветствовал его. Князь и княгиня, бежавшие вместе, затем рассказали, каким недостойным образом русские разместили их и обходились с ними.
Примерно два месяца спустя Горачек получил от адмирала Канариса указание снова посетить Четвертинского и сообщить ему, что его два сына, оба польские офицеры, живыми и здоровыми содержатся в лагере для военнопленных Мурнау. Одновременно тот осведомился о делах одной из их дочерей, которая была замужем за итальянским дипломатом, но в настоящее находилась или должна находиться на польской территории.
Выполнив свое поручение в сопровождении капитана Шотта, Горачек осведомился, нет ли у князя и княгини каких – либо пожеланий. Оба высокомерно и с холодной сдержанностью отклонили любую поддержку. Капитан Шотт после этого визита сказал Горачеку: «Даже рюмку шнапса не предложили, хотя князь расписывал, как на его винокуренном заводе делают коньяк».
Несмотря на подобный прием, адмирал Канарис через майора Горачека еще не однажды оказывал содействие польским фамилиям. В дальнейшем повествовании мы еще не однажды убедимся в том, как часто адмирал заботился о людях, находящихся или на немецкой, или на стороне противника, если считал, что их жизни что – то угрожает.
Для Горачека и меня, как и других товарищей, знавших в те времена его лично, становится почти непостижимым то, сколько всего Канарис сделал за месяцы после начала польской кампании. Адмирал с самого начала был убежден в затягивании войны, которая принесет неисчислимые бедствия европейским народам. Тогда две основные мысли заставляли его годами безустанно то на самолете, то в бешено мчавшемся автомобиле переезжать из одной горячей точки в другую. Его службы, его люди, он сам должны были предпринимать все самые немыслимые усилия, чтобы иметь самую точную информацию о положении как друзей, так и противника и принимать меры к возможно быстрейшему окончанию жестокого истребления народов.
Это был один мотив. Вторая главная мысль адмирала – помогать: человеческая и материальная помощь везде, где только возможно!
И мы сопровождали адмирала в некоторых его поездках. Несколькими днями спустя после взятия Варшавы, 5 октября 1939 года, он появляется у сформированного там отдела абвера и требует, чтобы майор Горачек сел к нему в машину. Затем он объезжает разрушенный город вдоль и поперек, несколько раз толкает в бок Горачека и наконец говорит:
– Но это же ужасно! Это будет лежать пятном еще и на наших внуках!
Но осмотр разрушенного города не был собственно причиной поездки адмирала. Разумеется, сначала он потребовал от Горачека доложить, что им сделано по службе, какие дальнейшие мероприятия он считает необходимыми и какие силы и средства для этого нужны. Затем он сказал Горачеку:
– Подполковник Гартвиг
[31] обнаружил жену капитана Шимански, последнего польского военного атташе в Берлине, с детьми в Люблине, куда она бежала. Она и дети переправлены в безопасное место. Сам Шимански вместе с другими сотрудниками польского посольства в начале войны покинул Германию. Кто знает, где он сегодня скрывается. Но мне удалось установить, что мать его жены живет здесь, на улице Улонска. Мы хотим съездить к старой даме и сказать ей, что ее дочь с детьми в безопасности.
