— Представьте, пока я спускался с трапа из кают-компании и был остановлен кем-то на минуту традиционным вопросом: «А когда я получу то или иное из снабжения?», доктор уже крепко спал. Просто феноменально!
Многие офицеры, в том числе командир, хорошо знали об этих моих пристрастиях.
И вот — Азовское море. Корабль выполняет задачу корабля-цели, по которой испытывают пуск низколетящей крылатой ракеты, полет которой контролирует и корректирует пилот реактивного истребителя, летящего выше ракеты. Корабль долго маневрирует в ожидании этого пуска и я, сидя в медпункте, благополучно засыпаю. Через какое-то время проснулся и решил подняться на мостик и посмотреть, как там идут дела. Стал подниматься по трапу, ведущему на ГКП (Главный командный пункт, а проще мостик), и вдруг ощутил не только ухом, а как бы всем телом, грозный, нарастающий гул, заполнивший все и вся, и пронизывающий, как говорится, от головы до пяток. Еще не успев со сна как следует испугаться, я поднялся на последнюю ступеньку трапа и охватил глазами странную картину: командир, бледный, как полотно, с отвисшей челюстью и выпученными глазами, задрав голову, смотрел куда-то за горизонт в сторону нарастающего гула. Старпом, согнувшись чуть не пополам, прятал голову за какую-то стойку, а штурман усердно пытался залезть в свой, закрытый от дождя, стол для прокладки курса корабля. Пока я соображал, что же это все значит, над мостиком на высоте метров 100–150 пронеслось нечто, издававшее громоподобный шум. Казалось, что небо падает на нас. Это что-то с огромной скоростью пролетело над кораблем, а над ним выше летел истребитель. Командир, придя в себя, кинулся к передатчику УКВ и, забыв, что его могут подслушать недруги, кричал:
— Ты что делаешь, а?! Ты почему высоту не соблюдаешь? Доложу!! В ответ было слышно:
— Командир, подумаешь, на сто метров ошибся! Вы что там все укакались от страха что ли?
— Доложу! — взвыл Румпель, уже совсем оправившийся от страха. Старпом и штурман смущенно помалкивали.
— Товарищ командир, что случилось? — поинтересовался я.
— Что случилось, что случилось! Этот дурак, — он махнул рукой в небо, — ошибся в высоте полета ракеты и у нас было полное представление, что она летит прямо на нас! Вот что случилось.
Оказывается, вся эта чудесная сцена, которую я, не успевший со сна сразу оценить, была обусловлена видом крылатой ракеты, ошибочно летящей очень низко над кораблем. Потом, когда все успокоились и готовы были воспринимать юмор, я в лицах, изобразил поведение доблестного командования корабля (разумеется, обойдя командира), особенно заострив внимание на попытках штурмана залезть в свой столик. Все, конечно, долго смеялись. Только после этого старпом Афанасьев вдруг огрызнулся:
— А тебе, доктор, потому было не страшно, что ты свои глаза еще от сна не продрал, проспишь весь белый свет и на дно пойдешь в спящем виде. А мы люди живые, нам помирать еще рановато, вот и прятались, как могли, от этой штуки.
Командир снисходительно улыбался, одобряя слова старпома.
Командир, капитан 3 ранга Мищенко, разрешал мне в любой время, исключая учебно-боевые тревоги, находиться на его командирском мостике. Это позволило мне довольно хорошо понимать всю кухню управления кораблем. А это, скажу я вам, очень трудная, нервная и многоплановая работа. С тех пор я испытывал искреннее уважение к командирам кораблей, независимо от их личных качеств, и не стараюсь этого скрывать. Находясь на мостике в различных ситуациях, познавал морскую терминологию, приборы управления кораблем и другую технику, обеспечивающую артиллерийские и торпедные стрельбы. В общем, старался быть своим среди людей, которым государство вручило право и ответственность по эксплуатации сложного и весьма грозного оружия под названием эскадренный миноносец 30 «бис».
Видя мой интерес к морской службе и желание быть не просто доктором, но и корабельным офицером, командир мне много разрешал и доверял. Так, после доклада ему, что не могу добиться от офицеров порядка и чистоты в кубриках (помещениях для матросов), он заявил:
— А вы доктор, если кто-то слова не понимает, наказывайте его от моего имени и докладывайте мне, а я на вечерней проверке все продублирую. Это не относится, разумеется, к командирам БЧ. Действуйте. Поверьте, эффект будет.
И действительно, когда я в очередной раз застал бардак в пятом кубрике артиллеристов и увидел нагло улыбающуюся рожу командира группы палубной артиллерией старшего лейтенанта Кононова, то сходу объявил ему выговор от имени командира. В ответ, как всегда, отговорки и еще более растянутый рот в ехидной улыбке, давай, мол, доктор, говори, говори, это твоя работа. Но вечером, получив от командира реальное взыскание, стал со мной более осторожным и уже не улыбался, когда я делал замечания по санитарному состоянию его заведования.
Через пару лет совместной службы с Румпелем, зная, что я хорошо изучил устройство корабля, технику и устройство службы, командир со свойственными ему иронией и некоторой склонностью к иезуитству, при контрольных проверках молодых офицеров, назначенных на корабль и готовившихся к несению дежурной и вахтенной службы, сажал меня рядом с собой и, не получив вразумительного ответа на заданный вопрос, произносил:
— Ну, товарищ лейтенант, вы окончили наше самое престижное военноморское училище, нашу гордость, училище имени Фрунзе и не можете ответить на вопрос, на который у нас на корабле даже доктор может ответить. Так какой, доктор, прибор стоит на мостике сразу слева при сходе с трапа?
— Визир ночной стрельбы, товарищ командир!
— Вот-вот. Вы видите, товарищ лейтенант, а вы не знаете. А какие помещения соседствуют с кубриком № 5?
Я бодро отвечал, что их всего семь и называл их. Доблестный лейтенант недоброжелательно смотрел на «знающего» медика и был весьма смущен.
— Даю вам еще две недели сроку, и не позорьте мои седины, — в заключение говорил командир.
И так повторялось не раз. Когда же я, во время шторма, укачивался до «не могу», он вызывал меня на мостик и говорил, глядя на мое серое измученное морской болезнью лицо:
— Не унывайте, доктор, и не сдавайтесь. Займитесь делом, легче будет. Адмирал Нельсон и тот укачивался.
И давал мне какие-то поручения, которые, превозмогая пытки «качки», я шел исполнять. Особенно я гордился тем, что он дважды назначил меня командиром роты от нашего корабля при звездном заплыве в день Военно-морского флота. Зная мое серьезное отношение к строевой подготовке, назначал командиром роты при следовании по улицам Севастополя на стадион на футбольные матчи. Все это способствовало тому, то матросы и офицеры воспринимали меня не только как медика, но и обычного корабельного офицера. Я этому был очень рад и своими поступками и поведением старался подчеркнуть этот статус. Все это помогало мне устанавливать хорошие человеческие контакты с членами экипажа корабля, а в дальнейшем, уже в Москве, с офицерами Главного Штаба и центральных Управлений ВМФ. При знакомстве со мной офицеры, да и многие адмиралы, сразу чуяли «своего доктора», о чем так хорошо написал контр-адмирал Дыгало, когда дарил мне одну из своих книг.
