На похороны Шукшина Высоцкий специально примчался из Ленинграда (там теперь гастролировала «Таганка») в Москву, выжимая из своей «бээмвухи» предельную скорость. Гнал так, что протекторы кипели.
Случилась в те дни еще одна смерть, которая отразилась на Высоцком. Речь идет об уходе из жизни министра культуры СССР Екатерины Фурцевой (24 октября). Причем уже тогда в обществе широко обсуждалась версия о том, что смерть эта последовала не от естественных причин, а в результате суицида — якобы министр покончила с собой на почве личных и служебных переживаний. Для нашего героя эта смерть в какой-то мере стала благом, поскольку сдвинула с мертвой точки вопрос выхода в свет его первого диска-гиганта. Дело в том, что на тот момент на его счету было только три пластинки, причем все — миньоны. Как мы помним, в апреле этого года Высоцкий и Влади напели на «Мелодии» два десятка песен под клятвенное обещание руководителей фирмы грамзаписи, что большая часть этих произведений войдет в диск-гигант. Однако затем на пути этого диска возникли трудности — выход его стал торпедироваться. И одной из активных участниц этого процесса была именно Фурцева.
Когда бывший помощник Андропова Георгий Шахназаров (он тогда работал в должности заместителя заведующего Международным отделом ЦК КПСС, а последний, как мы помним, имел непосредственное отношение к международным делам агента влияния Высоцкого) взял на себя хлопоты по «пробиванию» диска-гиганта певца, осадила его, причем достаточно резко, именно Екатерина Алексеевна. Она лично позвонила Шахназарову и спросила. «Зачем вы проталкиваете пластинку Высоцкого?». «Международник» объяснил: дескать, это талантливый человек, надо дать ему дорогу. На что Фурцева изрекла: «Не вмешивайтесь не в свои дела — вылетите!».
В итоге с должности Шахназаров не вылетел, но свои попытки помочь Высоцкому тогда оставил. Вопрос о выходе диска повис в воздухе и висел до тех пор, пока была жива Фурцева. А едва она ушла из жизни, как эта проблема легла на плечи ее преемника — нового министра культуры СССР Петра Демичева. Но о том, как будут развиваться события в этой истории дальше, разговор впереди, а пока еще пару слов о работниках Международного отдела ЦК КПСС.
Вспоминает Р. Косолапов (в 1966–1974 годах — лектор, консультант, руководитель группы консультантов, заместитель заведующего в отделе пропаганды ЦК КПСС, в 1974–1976 годах — первый заместитель главного редактора газеты «Правда»): «В отношении ребят из Международного отдела ЦК КПСС ходили легенды. Даже частушка была такая: «А там все мальчики, румяные и левые. А в глазах у них Тольятти и Торез, и здоровый сексуальный интерес». Левыми назывались тогда, понятное дело, не левые совсем, а правые. И ориентации те проявлялись, конечно, слегка, но зоркий наблюдатель видел это хорошо. Эта тенденция сквозила во многом. Скажем, в стремлении выезжать за рубеж, на Запад по возможности, и в нелюбви к поездкам куда-то в третий мир. Резко сказывалась в отношении к войне во Вьетнаме: «Они хотят поссорить белых людей», — это нас с американцами. Такие суждения имели место. Я помню, я сам дважды ездил во Вьетнам, участвовал в войне. Естественно, был полон уважения к этому, по-настоящему серьезному, какому-то милому народу, трудолюбивому и ласковому в общении. И мне непонятно было это желание от него отмежеваться, которое шло от атмосферы в международных отделах. Не было, конечно, разделения на партии, но тенденции, настроения — протольяттинские, скажем так, в духе известного доклада Хрущева на ХХ съезде, там с поправками, с окультуриванием некоторых моментов, пассажей. Было сочувствие чехословацким событиям. Отдельные личности допускали известный бойкот даже намечавшимся мероприятиям. И сказать о монолитности настроений было очень сложно…».
И вновь продолжим знакомство с событиями конца 1974 года.
В дни, когда умерла Фурцева, в Москву приехала Марина Влади. Супруг встретил ее как ни в чем не бывало, даже не заикнувшись о том, что совсем недавно жаловался друзьям на свои «несвободные отношения» с женой-иностранкой. А все потому, что должен был прекрасно понимать, как может отразиться на его дальнейшем благополучии его разрыв с Влади — распад такой агентурной суперпары был чреват отрицательными последствиями по всем направлениям: как по бытовым, так и по творческим. Да и пример Александра Галича незримо маячил перед глазами: оказаться без средств к существованию, да еще и выброшенным за кордон, где его мало кто ждал, Высоцкому явно не улыбалось.
Пробыв в Москве пару недель, Влади улетела в Париж, чтобы к Новому году снова быть в Москве. Здесь она частый гость и ни в чем не знает отказа; напомним, что в 70-е ОВИР выдаст ей 72 въездные визы в СССР — в среднем по 6 раз в год!. Кстати, прилетела Влади в роскошной норковой шубе стоимостью не в одну тысячу советских рублей. А ведь совсем недавно, летом 1974 года, ее, как мы помним, обокрали подчистую, вынеся из парижской квартиры не только драгоценности, но и меха. Однако почти все украденное быстро оказалось возмещено новыми покупками и подарками, которые ей, видимо, преподносили состоятельные люди из ближайшего окружения, вроде того же Бабека Серуша.
21 января 1975 года Высоцкий и Влади отправились на прием к новому министру культуры СССР Петру Демичеву — как мы помним, он сел в это кресло после того, как в конце октября прошлого года покончила с собой прежняя хозяйка Минкульта Екатерина Фурцева. Цель у визитеров была одна: сдвинуть с мертвой точки вопрос о выходе первого диска-гиганта Высоцкого, который должен был выйти еще в прошлом году: весной 74-го Высоцкий и Влади напели на «Мелодии» более двух десятков песен для этого «гиганта». Демичев принял гостей весьма радушно: усадил за стол и приказал своему секретарю принести чай и сушки — исконное угощение тех времен в начальственных кабинетах. Под этот чаек и полилась беседа, которая длилась около получаса. Говорили, естественно, об искусстве. Высоцкий, как бы между делом, стал сокрушаться о несчастливой судьбе спектакля Театра на Таганке «Живой»: дескать, в бытность министром культуры покойной Фурцевой ему никак не удавалось выйти в свет. Демичев спросил: «А кто играет Кузькина?». «Золотухин», — ответил Высоцкий. «Это хороший актер», — улыбнулся в ответ министр и пообещал лично посодействовать в выпуске спектакля на сцену; поскольку слово свое он не сдержит, можно сделать вывод, что ответ министра был продиктован лишь его желанием заболтать проблему.
Впрочем, лукавили тогда обе стороны. Например, со стороны Высоцкого лукавство заключалось в том, что он в те дни активно выступал с концертами, где пел песню «Старый дом» («Что за дом притих…»), где Россия-матушка, как в современном, советском, варианте, так и в дореволюционном изображалась в весьма неприглядном свете. Для представителя «русской партии», к которой принадлежал Демичев, подобный взгляд был неприемлем. А то, что Демичев слышал эту песню, сомневаться не приходилось: он внимательнейшим образом следил за творчеством Высоцкого.
Известен случай, который произойдет чуть позже, когда диск-гигант выйдет у певца во Франции. Принимая артиста у себя, Демичев спросит: «Что же вы не привезли мне из Франции ваш диск?». Певец ответит: «А что вам стоит выпустить его здесь?». На что министр откроет сейф и продемонстрирует… ту самую французскую пластинку Высоцкого. Кое-кто из высоцковедов на этом примере делает вывод о двуличии министра: дескать, с одной стороны, он запрещает Высоцкого, а с другой — собирает его пластинки. Хотя дело может быть в ином: диски певца Демичев собирал чисто из служебных надобностей — чтобы быть в курсе того, о чем поет Высоцкий.
