Сами составители хит-парада по этому поводу посетовали: «Жаль, конечно, что никак не объявится на нашей сцене молодая талантливая и по-настоящему яркая певица. Как Пугачева 8 лет назад». Желание, конечно, понятное. По себе помню, как доставала многолетняя гегемония Пугачевой. Хотелось новых имен, новых лиц и голосов. Однако вот ведь парадокс: имена-то такие были. Взять те же итоги 83-го – вон сколько в них было молодых певиц с разными голосами и фактурами. Но ни одна из них даже близко не могла сравниться с Пугачевой. Почему? Ответ лично для меня стал очевиден много лет спустя. Во-первых, в самой Пугачевой удачно сошлись сразу несколько факторов: характер (больше мужской, чем женский), голос, композиторский и актерский таланты. Во-вторых, Пугачева появилась вовремя. Она единственная сумела талантливо синтезировать в своем творчестве старую советскую эстраду и нарождающуюся новую, чисто коммерческую. Все остальные наши исполнители, пришедшие в 70–80-е, прежнюю эстраду вживую почти не застали (в 82-м умер Леонид Утесов, два года спустя – Клавдия Шульженко) и питались соками исключительно коммерческой эстрады, которая с начала 80-х начала стремительно вытеснять прежнюю.
Что касается Ротару, то она тоже пыталась синтезировать две разные эстрады, однако всегда делала это менее истово, чем Пугачева. Вспомним слова самой Ротару: «Я никогда не гонюсь за модой». Или вот еще: «Не секрет, что некоторые эстрадные исполнители ориентируются на молодежь. Я это не считаю правильным. Нужно не ориентироваться на молодых, а их самих ориентировать…»
Пугачева всегда была сильно повернута в сторону Запада и его искусства, чего никак нельзя сказать о Ротару. Более того, именно тогда, в начале 1984 года, Пугачева была в шаге от того, чтобы не уехать на Запад навсегда. Вот как об этом вспоминает бывший сотрудник КГБ СССР С. Соколов: «В 1983-м – начале 1984-го я работал в Берлине. Тогда Пугачева вместе с дочерью гастролировала по ГДР. Мы держали Пугачеву в поле своего зрения и даже дали ей кодовое имя – Лара. Переводчиком у нее работала немка – наш человек, одна из тех, с кем и я непосредственно сотрудничал. Вот она и открыла, что Пугачева вела странные переговоры с прилетевшим в Германию французским импресарио (напомним, что в 82-м Пугачева весьма успешно выступила в парижской «Олимпии». – Ф.Р.). Француз предложил Пугачевой: «Алла, бросай эту паршивую страну, поехали во Францию. Все у тебя будет». Алла ответила: «Я пока не знаю. Я боюсь за Кристину, девочке надо учиться». Но все же дала согласие.
После чего француз описал план: Алла должна была как туристка приехать в Западный Берлин, а оттуда самолетом улететь в Париж. О беседе мне рассказала переводчица, после чего я все сообщил в Москву. Ведь это считалось государственным преступлением: статья 64 Уголовного кодекса РСФСР «измена Родине в форме бегства за границу». Там попросили оформить информацию. Переводчица собственноручно все услышанное изложила на бумаге.
Через месяц Пугачеву вызвал начальник 5-го управления генерал-лейтенант Филипп Денисович Бобков. Беседа длилась два часа. Бобков, как мне передали, ей сказал: «Алла Борисовна, имейте в виду, вы нам нужны здесь. Вас любит вся страна, а что вы там будете делать? Петь в борделях и кабаках?». Алла во всем призналась и сказала, что Родину никогда не продаст, а тот разговор был минутной слабостью…»
Судя по всему, желание уехать из страны было вызвано у Пугачевой теми событиями, которые происходили в Советском Союзе во времена правления Юрия Андропова. Как мы помним, он стал генсеком в ноябре 1982 года и вместе со своими силовиками из КГБ взялся наводить в стране элементарный порядок. На той же эстраде это выразилось в том, что теперь в каждой филармонии был поставлен куратор от Комитета в звании не ниже полковника, который должен был не столько следить за неблагонадежными в идеологическом плане людьми (таких кураторов-чекистов в филармониях и до этого хватало), сколько за неблагонадежными с экономической точки зрения – любителями разного рода финансовых махинаций, вроде «левых» концертов. В итоге те обильные денежные ручейки, которые текли в руки чиновников от культуры и артистов до этого, резко сократились. Более того: «накат» пошел даже на артистов из разряда суперпопулярных, дабы отбить у них охоту активно жульничать. Вот как об этом вспоминает Лев Лещенко: «…Скажем, оперный артист получал за концерт сто шестьдесят – сто восемьдесят рублей, в то время как я, артист эстрады, имел за то же самое всего… двадцать семь рублей пятьдесят копеек. И это была самая высокая ставка на советской сцене. Для того чтобы как-то заработать на жизнь, приходилось пускаться на всякого рода ухищрения – то выступать от имени каких-то фондов, то попросту устраивать по три-четыре концерта в день, что выматывало до полного изнеможения. Конечно же это было не творчество, а ремесло чистой воды, что ведет к профессиональной деградации, убивает все искренние чувства, с которыми артист должен выходить к публике. И чтобы сделать свою работу более качественной, я старался выбирать лишь те площадки, где мне могли платить хотя бы двойную ставку, как это было принято в некоторых дворцах спорта. То есть так или иначе в нашей реальной концертной работе происходили какие-то незначительные нарушения тогдашней финансовой дисциплины. За что, собственно, начиная с 1984 года меня, Аллу Пугачеву, Соню Ротару, Валеру Леонтьева, Володю Винокура таскали по органам прокуратуры.
Это началось с приходом на пост генсека Юрия Андропова, с именем которого связаны известные попытки ужесточения режима. Тенденция была все та же, что и в незапамятные сталинские времена, – уравнять всех во всем, независимо от рода деятельности каждого и заслуг его перед страной. В первую очередь я имею в виду нас, артистов…».
К этому тексту напрашивается комментарий. Обратим внимание на фразу о «незначительных нарушениях тогдашней финансовой дисциплины». Под этой «незначительной мелочью», видимо, подразумеваются также и «левые» концерты, доходы от которых не облагались налогами, поскольку втихаря делились исключительно между чиновниками и артистами. Эти суммы были внушительными – если брать в целом по стране, то они могли составить сотни тысяч, а то и миллионы рублей в год. Об этом можно судить хотя бы по следующему факту – заработкам известных артистов, в том числе и самого Льва Лещенко.
По его словам, ставка у него была хоть и высокая, но все равно незначительная (в сравнении, например, со ставками оперных артистов). Однако последние пользовались меньшей популярностью, чем эстрадники, поэтому «чесами» по стране не занимались – отсюда и повышенная ставка. А эстрадники халтурили постоянно, что позволяло им получать нелегально (в обход налогов) весьма приличные суммы. Причем по мере втягивания СССР в мелкобуржуазную конвергенцию (начало 70-х) и началом нефтяного бума (после октября 1973 года) «нефтяные» деньги полились в страну рекой, а вместе с этим стали расти и «левые» гонорары артистов. Поэтому тот же Лещенко в материальном плане не был уравнен с остальными жителями страны – врачами, учителями, милиционерами и т. д. – и, естественно, равняться с ними не хотел. О его тогдашних заработках можно судить хотя бы по следующему факту.
Всесоюзная слава пришла к Лещенко в 1970–1971 годах, когда он в материальном плане был вполне скромно зарабатывающим артистом. Но уже спустя год он сумел купить себе кооперативную квартиру, а в 1974 году еще одну – в Сокольниках (цена – порядка 10 тысяч рублей). Более того: в том же 74-м он купил себе еще и автомобиль «Жигули» за 6300 рублей. А в 1976 году, когда внезапно влюбился в свою будущую жену Ирину, которая в ту пору жила в Венгрии, в Будапеште, и часто звонил ей по международному телефону, платил ежемесячно за эти разговоры астрономические суммы. Впрочем, послушаем его собственный рассказ: «Когда Ирина подходила к телефону, начиналось этакое «лирическое отступление» часа на полтора, а то и два. За что, соответственно, мне в ноябре приходит счет за международные переговоры на тринадцать тысяч рублей. Можно представить, сколько лет нужно было копить деньги, чтобы купить себе, скажем, «Волгу», которая стоила тогда чуточку дороже. К слову, родные хотя и столбенели каждый раз от вида моих телефонных счетов, никогда мне никаких комментариев по этому поводу не делали…»
