Глебов начал сниматься с эпизода, происходящего во фронтовой казачьей землянке (начало 2-й серии). Григорий спит в землянке, ему снится родной хутор, но тут входит Прохор Зыков (Вадим Захарченко) с листовкой и будит Мелехова. Тот спросонья бормочет: «Степь приснилась. Так замутило на душе… Осточертела царева службица!» Скажем прямо, не самая сложная сцена. Но она оставила на душе Глебова тяжелый осадок. По его словам: «Ощущение от первого дня съемки было отвратительнейшим. Я еще не успел опомниться от пережитого на пробах, как меня „окунули“ в биографию человека на крутом ее перекате. Я должен был играть молодого парня, уже познавшего тяготы войны, безумно рвущегося домой. А тут еще боязнь ошибиться в тексте и в казачьем диалекте. Да и с обстановкой я еще не успел освоиться. Раздражает грим, нервирует костюм, давят декорации. Лежу с закрытыми глазами. Мне бы выключиться из окружающего… а мысли скачут прочь от сновидения Григория, от его хутора. Прислушиваюсь ко всему, что происходит в павильоне. В голову лезет всякая чепуха. Все не верится, что я… играю шолоховского Григория. Не сон ли это?.. Сам не пойму, как сыграл сцену. Выручило режиссерское умение встряхнуть актера. Но, честно говоря, по-настоящему уверовал я в себя только на натуре…»
До отъезда в экспедицию Глебову пришлось сыграть еще в нескольких павильонных эпизодах, причем из разных серий. То он молодой и горячий врывался с плеткой в дом к Степану Астахову, то ревновал Аксинью, не сыграв пока с Быстрицкой ни одной совместной сцены.
Павильонные съемки прошли ударными темпами: до конца сентября была запечатлена на пленку десятая часть трилогии. После этого группа стала готовиться к выезду в экспедицию. Выезд состоялся в начале октября. Адрес: город Каменск-Шахтинский. Хутор Татарский киношники раскинули там же, где снимали немой «Тихий Дон» — на территории Диченска. Чтобы понять, каким образом удалось так мастерски воспроизвести обстановку казачьего хутора, достаточно назвать хотя бы такие цифры: было использовано 4000 листов фанеры и 1600 метров готовых плетней. Хутор возводили 60 учащихся Каменской строительной школы № 1 под руководством опытного мастера. Их руками были построены базы и курени Мелеховых и Астаховых, площадь Диченска превратилась в «майдан» Татарского, с лавкой, домами Мохова и Коршунова. Даже церковь была воссоздана из фанеры (местные старухи никак не могли поверить, что она не настоящая). В трех километрах от Диченска строители воздвигли еще одну внушительную декорацию — усадьбу Листницких. Это был двухэтажный особняк с белой колоннадой и стрельчатыми окнами, со своей конюшней, хлевом, каретником и псарней.
Съемки начались не с диченской натуры, а под Каменском. Возле тамошней мельницы был снят эпизод «драка на мельнице» (это там казаки бились вусмерть с тавричанами). Чуть позже, в степи, отсняли эпизод конной атаки казаков, а завершающие ее кадры были запечатлены на пленку в Каменске. В роли «казаков» (а это почти 100 человек) снимались местные жители — колхозные трактористы, комбайнеры, которым впервые в жизни пришлось взять в руки пики и шашки. Но благодаря стараниям военного консультанта фильма генерал-лейтенанта Н. Осликовского батальные эпизоды были отсняты без каких-либо недоразумений.
Петр Глебов тоже участвовал в этой баталии, гарцуя на коне по кличке Диктатор. Вообще у актера на тех съемках было два коня: горячий Диктатор и флегматичный цирковой скакун. Последнего обычно снимали крупным планом, а с Диктатором артист ходил в атаку. Поскольку Глебов с детства был приучен к обращению с лошадьми, никаких проблем у него с ними на съемках не возникало. Хотя нет, одна накладка все-таки произошла. Это случилось в первые же дни съемок, во время эпизода «бой в галицийском городке». Увлеченный атакой артист на полном галопе слишком резко развернул Диктатора, тот поскользнулся и выбросил седока из седла. Глебов упал на землю и серьезно пострадал: повредил плечо. После этого в течение недели ему пришлось лечиться. А едва он выздоровел, как были досняты эпизоды боя: сняли общую атаку и взятие галицийского городка (это там Мелехов впервые убил человека — зарубил австрийского солдата).
К слову, именно эти кадры разрушили ту стену неприязни, которую Быстрицкая испытывала к Глебову. Причина для возникновения этой неприязни была, в общем-то, пустяковая — ей не понравился его нос с искусственной горбинкой. Да и сам Глебов казался ей старше, чем нужно (она даже специально высчитывала, сколько лет Григорию в романе). Однако, к счастью, Глебов не повторил судьбы Бондарчука (поскольку был Котом, а не Обезьяной), и их взаимоотношения с Быстрицкой по ходу съемок приняли дружеский характер. Вот как вспоминает об этом сама актриса:
«Я поначалу недоумевала: ну что это такое? зачем Герасимову понадобился актер из массовки, который никогда не снимался? И мало того, что так думала, я ведь и высказывалась! Но Глебов повел себя очень тактично: не обиделся на меня, ни разу не ответил…
Я изменила к нему отношение, когда увидела очередной отснятый материал: Герасимов регулярно нам его показывал. Это был эпизод, когда Мелехов зарубил австрияка, и Петр Петрович был в нем так психологически загружен, так актерски точен, так прекрасен, что я обомлела. До этого-то мы играли все больше шаловливые сцены. Словом, тут я его зауважала и сохранила это чувство до конца…»
Итак, от былого холода между Быстрицкой и Глебовым не осталось и следа. Тогда как раз на съемки в Диченск приехала жена Глебова вместе с детьми (артист уговорил их приехать пожить у него какое-то время), так Быстрицкая быстро с ней подружилась и с тех пор стала настоящим другом семьи Глебовых.
Отметим, что сама Быстрицкая незадолго на начала съемок стала семейной — вышла замуж. Ее избранником стал человек другой профессии, который был старше ее на несколько лет и уже имел до этого опыт семейной жизни (Быстрицкая стала его четвертой по счету женой). По ее словам:
«В молодости мне чисто внешне очень нравился Жан Марэ. Романтичный герой. Но я понимала: влюбляться в артиста — то же, что читать романы Дюма. А в жизни… С будущим мужем, Николаем Ивановичем, меня познакомил его друг, работавший в ту пору в журнале „Советский экран“. Влюбилась я тогда со всей пылкостью своей натуры…
Обыватели и закоренелые сплетники утверждали, что он был генералом, чуть ли не родственником Н. С. Хрущева. А Николай Иванович работал в отделе переводов Министерства внешней торговли…
Через четыре дня после знакомства Николай Иванович сделал мне предложение, и я без колебаний приняла его. Я была свободна, он к этому времени разведен, так что помех для брака не имелось.
Жилось мне в те годы трудно, а после замужества стало легче. У Николая Ивановича был очень хороший вкус. Из своих поездок за рубеж привозил какие-то модные вещи, и я могла появляться изысканно одетой… Мой муж был интересным человеком. Мне нравилось с ним общаться, ходить по театрам и галереям, обсуждать увиденное, спорить. Своим формированием я во многом обязана ему. Сколько он всего помнил, сколько знал! Он очень любил историю…
Я была счастлива. Может, именно в те годы я осознала, как много значит для актрисы личная жизнь. В душе я надеялась на чудо: вдруг вопреки всем медицинским диагнозам у меня появится ребенок… Но если чудеса и случаются, то только не со мной…»
