Так я начала обнаруживать черты сходства между Монком и Никой. Обоим хватало безответственности, повседневные бытовые заботы они умели сваливать на других. Расписание, установленный распорядок дня, разумные траты и прочее мещанство – все это не для них. И оба без колебаний выбирали верный, даже героический путь в тот момент, когда речь шла о принципе и преданности, оба прекрасно отличали добро от зла. Ника сражалась на войне во имя свободы; Монк ради свободы и жизни друга сел в тюрьму.
Так и не отыскав в тот раз Монка, Ника в 1954 году вернулась в Англию, чтобы на родине спокойно поразмыслить о дальнейшем своем пути. Она виделась с семьей и обсуждала с Жюлем условия развода. Ближайшие родственники давно уже поселились в разных уголках Англии: Виктор делил свое время между Кембриджем и образцовой экодеревней, которую он строил в Саффолке; Мириам рожала детей и занималась наукой; Либерти продолжала лечиться от шизофрении в частной больнице.
Ника не имела ни дома, ни работы. Да и кем она могла бы работать? В сорок один год, с пятью детьми и ее биографией едва ли она могла рассчитывать и на замужество. В английском обществе ей не представлялось, по сути дела, никаких возможностей, хотя само общество заметно изменилось («Давно пора», – комментировала Мириам). Шелковые нити, скреплявшие воедино этот пестрый космополитический мир, после Второй мировой войны порвались. Нике хватало и способностей, и желания что-то делать, но не к чему было применить свою энергию. Пока она сражалась за «Свободную Францию», училась управлять самолетом и заставляла своего коня прыгать через самые высокие препятствия, Ника еще справлялась с собой. Но в 1954 году она уперлась в пустоту. Первоначальное возбуждение от переезда в Нью-Йорк и погружения в мир джаза успело схлынуть. Позднее она признавалась, что, оказавшись в вакууме, начала попивать. Ее все время видели в клубе «Сторк» – слегка подшофе, напряженно высматривающую очередную знаменитость. Мне кажется, Монк появился в ее жизни как раз вовремя.
Узнав, что ее герой выступает в Париже, Ника села на первый же самолет. Две столь несхожие жизни вот-вот сольются воедино.
17
Черная сучка, белая сучка
Париж как нельзя лучше подходил для первого свидания Ники и Монка. Отчасти город утратил свой довоенный шик, но Париж по-прежнему оставался столицей моды и вкуса. В 1954 году Шанель вновь открыла свой модный Дом и одевала женщин в короткие пиджачки и узкие юбки. Под влиянием кино француженки коротко стриглись, носили штаны в обтяжку и серьги – крупные кольца. Многонациональная, толерантная культура. Друг Ники Кении Кларк, бибоп-барабанщик, впервые увидел Париж в 1947 году: «Там царила иная ментальность. Люди не боялись соседей, легко сходились, никто не чувствовал себя изгоем. Как негр, как музыкант, да просто как человек я почувствовал себя счастливчиком, попав туда». Здесь не бросались в глаза расово смешанные пары. Жан-Поль Сартр спросил страстно влюбленного в Джульетту Греко Майлза Дэвиса, почему он не женится на ней и не увезет ее в Нью-Йорк. «Я слишком люблю ее, а там ей житья не будет», – ответил трубач. В Америке, пояснил он, цвет кожи все еще имеет огромное значение.
Ника вылетела в Париж с новой подругой, Мэри Лу Уильямс, с которой только что познакомилась через Тедди Уилсона. Мэри Лу (урожденная Мэри Эльфрида Скраггз из Атланты, штат Джорджия) самоучкой освоила ноты и с шести лет подыгрывала сводным братьям и сестрам на вечеринках. В 1925 году – ей было всего пятнадцать – она была принята в Большой оркестр Дюка Эллингтона. «Маленькая пианисточка из Ист-Либерти» писала мелодии и аранжировку для многих прославленных музыкантов, выпустила более ста альбомов. Очень немногим женщинам удавалось заявить о себе в сугубо мужском мире джаза, – естественно, что Ника и Мэри Лу сразу же сблизились. Их дружба продлилась до конца жизни. В архиве Мэри Лу в университете Рутгерса в Нью-Джерси хранится множество писем Ники, ее рисунки и дневниковые записи. Добрая католичка Мэри Лу всегда служила своей европейской подруге не только наперсницей, но и моральной наставницей. И она охотно познакомила Нику со своим другом Телониусом Монком.
Монк вышел на сцену в Париже, хорошенько зарядившись коньяком и косячком. Публика собралась послушать Диксиленд-джаз Клода Лютера и что-нибудь в таком духе. Никто не ожидал увидеть бормочущего и ворчащего пианиста; кустарное, несыгранное сопровождение ударников чудовищно отставало от неистового полета пальцев Монка. Посреди выступления Монк ушел за кулисы пропустить еще стаканчик, а затем вернулся и сыграл еще одну мелодию в том же неподражаемом стиле – раздрызганном, неблагозвучном. Критики, что французские, что английские, исходили желчью. «Дикая и банальная музыка», твердили они, а Монка называли «шутом при современном джазе».
Нике же тот вечер запомнился совсем по-другому. Она была в восторге – Монк превзошел самые смелые ее ожидания. Она была уверена, что он покорил и публику. «Он сыграл всего две вещи, только и всего, но он зацепил публику, – повествовал голос Ники с диска. – Все кричали: "Монк, Монк", но он не вернулся. Джерри Маллигэн рвался на сцену, так что Монка мы больше не дождались».
И жизнь Ники изменилась окончательно и бесповоротно. Фитиль загорелся, когда она прослушала пластинку с записью «Около полуночи», – теперь, когда она увидела самого композитора, произошел взрыв. Когда-то мелодия Дюка Эллингтона намекнула Нике на ее призвание, теперь же она знала свою миссию: Монк. Следующие двадцать восемь лет своей жизни она целиком посвятит Телониусу Монку, отдаст ему все свое время и всю любовь, ковром расстелет их у него под ногами.
На первой личной встрече, признавалась Ника, «требовался переводчик, чтобы растолковать мне его слова. С ним было нелегко. Я не понимала английский язык в версии Телониуса. Но нам это не помешало: до конца его пребывания в Париже мы не расставались. Веселились на всю катушку». Никто не знает, какого рода было это веселье, оставались ли их отношения платоническими или перешли на другой уровень. Для Ники Монк был «самым красивым мужчиной, какого я видела в жизни. Огромный, его присутствие ощущалось повсюду. Стоило ему войти в комнату, и он затмевал всех. Он мог сидеть на стуле, валяться на кровати, говорить, молчать – все равно он привлекал все взгляды, где бы ни находился».
Тут, сын Телониуса, был уверен, что без физического притяжения тут не обошлось.
– Ваша бабушка влюбилась в моего отца, – говорил он мне. – В этом я совершенно уверен. Именно из-за него она переехала в Америку. Разыскала его здесь. Тогда она еще ничего о нем не знала, но его музыка и его личность уже произвели неотразимое впечатление.
Что, так все просто? Тут с улыбкой пояснил мне:
– Он был красавчик-кобель, она тоже горячая штучка.
Стэнли Крауч полагал, что Нику привлекла в первую очередь музыка. «Музыке Монка присущ своего рода аристократизм. Соединенные Штаты находятся на расстоянии трех тысяч миль от Парижа, и, да, человек из совершенно иной среды мог плениться музыкой Монка. Существует особого рода притяжение между людьми, волшебство – поверх социальных барьеров, вопреки всему, что мы знаем о "нормальных" отношениях. У этих двоих такое было».
