«Я хочу сама нарисовать обложку для альбома, – писала она продюсеру Теду Мацеро. – Это послужит компенсацией за тот рисунок, который Чарли Паркер выбрал для пластинки, которая так и не была записана». Мацеро предложил встретиться и вместе посмотреть работы Ники, но она не явилась на встречу, и вместо рисунка Мацеро взял ее фотографию.
Ника не отступилась – она написала и отослала продюсеру многословную, сбивчивую хвалебную песнь, и продюсер, слегка отредактировав текст, разместил его в качестве аннотации на альбоме Монка 1963 года («Крест-накрест»). В начале этого текста Ника сравнивает Телониуса с Бартоком: «Имя Монка – синоним "гения". Здесь Телониус на высоте величия. Одно только трудно – удержаться и не притоптывать в такт. Его величие выходит за рамки всех формул, изношенных эпитетов и клише, тут сгодился бы лишь новый словарь. Музыка Телониуса точна и математически выверена, и в то же время это – волшебство в чистом виде».
Я видела и другие отзывы Ники о Монке. «Меня всегда поражало, как Телониус слышит музыку сверх музыки, – говорила она в 1988 году продюсеру Брюсу Рикеру. – Он мог взять мелодию и сделать ее в сто раз более прекрасной, он исследовал все возможности, о которых другие и не думали». Она сравнивает Монка с Бетховеном, потому что он обладал таким же талантом, даром воображения и умением импровизировать и сочинять вариации. «Он брал любую музыку и исследовал такие ее глубины, в которые никто прежде не заглядывал. Телониус делал это с любой музыкой, которую он играл».
Ника полагала, что, играя чужую музыку, Монк «находил в ней гораздо больше, чем видел даже автор». Она также говорила, что он «слышал музыку во всем. Воздух как будто наполнялся вариациями, а Телониус словно вылавливал их из воздуха».
После многих лет непризнания критикой и финансовых трудностей, когда ему редко выпадал заработок и еще реже похвала, к Монку наконец пришел успех. «Настало время Монка, – писала Вэл Уилмор в 1965 году. – Эксцентричный гений пережил тяжкие времена, он практически не имел работы. Но теперь он знаменит. Он разъезжает в турне, одетый в костюм ценой в 150 долларов, останавливается в лучших гостиницах». Но успех не изменил «эксцентричного гения»: просто мир наконец-то разглядел, кто он такой, многолетние усилия Ники и других его сторонников принесли плоды. «Я делаю это уже двадцать лет, – заявил Монк в интервью для Bazaar. – Может быть, я что-то изменил в джазе. Оказал огромное влияние. Почем знать. Моя музыка – это моя музыка, я играю ее на моем пианино. Это что-то значит. Джаз для меня – открытие. Я ищу новые аккорды, новые виды синкоп, новые вариации и рулады. По-другому использовать ноты. Вот именно. Просто взять ноты – и использовать по-другому».
Но слава не принесла ни больших аудиторий, ни больших денег. И в лучшие свои дни Монку не удавалось собирать полные клубы и получать серьезные гонорары. В 1963 году его заработки достигли пика. Доходы от концертов брутто равнялись 53 832, отчисления от записей – 22 850. После вычета гонораров другим музыкантам и расходов на поездки и отдых окончательная сумма составила всего 33 055 долларов. Бывали особо удачные концерты, например когда большой оркестр Монка выступал вместе с Хэлом Овертоном в филармоническом зале Центра Линкольна, разошлось 1500 билетов, – но что это по сравнению с четырьмя тысячами вопящих фанатов, которые встречали битлов в аэропорту? К тому же у воспитанника Монка Майлза Дэвиса пластинки расходились впятеро большими тиражами, чем у Мастера.
Сильный эмоциональный отклик вызвало появление Монка на обложке журнала Time. Он оказался четвертым джазменом и одним из очень немногих чернокожих, удостоенных такой чести. Журнал поместил также большую статью о Монке, с фотографиями. Один раздел статьи был посвящен отношениям музыканта с Никой: автор именовал ее «другом, талисманом и поборницей» Монка. Автор этой публикации утверждает, что Монк не замечает других женщин, кроме Нелли, а Ника для него «словно вторая мать. Она возит его, предоставляет помещение для работы и репетиций, а в 1957 году сумела вернуть ему лицензию». На фотографии – Ника, глядящая на Монка с обожанием.
Корреспондент Time Барри Фаррел несколько месяцев ходил за Монком по пятам, но хотя пианист не отказывался от общения с ним и у них состоялось «тридцать бесед», в тексте Фаррел приводит лишь несколько малоинтересных цитат. На вопрос, что он почувствовал при виде бурлящей энтузиазмом толпы, собравшейся на его концерт в Германии, Монк буркнул: «Наши коты явились». Фаррел спрашивал, много ли у Монка друзей в мире джаза, и Монк ответил: «Я многим музыкантам был другом, а вот мне они, видать, друзьями не были». Порой цитата сводится к одному слову: «крепко» или «ол-райт».
Общее впечатление от статьи – Монк почти никогда не бывал трезв, всегда под кайфом. «Каждый день, – писал Фаррел, – очередное фармацевтическое приключение: алкоголь, декседрин, снотворное, все, что под руку попадется, в самых поразительных комбинациях вводится в его организм». Иногда, по словам Фаррела, Монк казался счастливейшим человеком, в другие минуты – «безумцем. У него бывают периоды полной отрешенности, когда он глух и нем. Он сутками не спит, безутешно бродит по дому, теребит друзей и играет на пианино так, словно джаз – отнимающее все силы проклятие».
Фотографию для обложки делал Борис Шаляпин. «Строгий такой старичина, – вспоминала Ника. – Телониус каждый день являлся к нему, садился на стул и тут же засыпал». Ника признавалась, что такое поведение ее «доводило». Однажды она так обозлилась, что схватила своего приятеля за плечо и хорошенько встряхнула. Монк приоткрыл глаза, и в этот момент Шаляпин успел щелкнуть «Поляроидом».
Монку столько доставалось от журналистов и критиков, что к прессе у него сложилось неоднозначное отношение. Говоря словами Ники, «он не хотел в это лезть, но его удавалось уговорить». Когда же его удавалось уговорить, общался Монк преимущественно афоризмами. Как-то раз он заявил критику: ему, мол, плевать, почему народ собирается на концерт, главное, чтоб людей приходило побольше.
– Как-то это холодно и деловито для гения? – усомнился интервьюер.
– Не будешь деловитым – денег не заработаешь, – отрезал Монк.
На вопрос Франсис Постиф, не из семьи ли идет его любовь к музыке, Монк ответил:
– Конечно, из семьи: моя семья – весь мир, а мир музыкален, что, нет?
Лионард Физерс попросил Монка дать отзыв о пластинке Арта Пеппера.
– Ее спросите, – ткнул Монк пальцем в Нелли.
– Меня интересует ваше мнение, – возразил Физерс.
– Мое мнение вы уже слышали.
В последнем интервью, которое взяла у него Перл Гонзалес в Мехико в 1971 году, прозвучал вопрос, в чем главная цель жизни.
– В смерти, – ответил Монк.
– Но между жизнью и смертью много других дел, – заметила Перл и попросила Монка ответить подробнее.
– Я ответил на ваш вопрос.
На том интервью и закончилось.
Подрастая, дети Ники все больше времени проводили с матерью. Она радовалась, видя, как они хорошо разбираются в музыке, которую она любила, говорила, что «все они нутром чуют джаз, их учить не приходится». В особенности близкой подругой Нике стала ее старшая дочь Джанка. «Однажды мы ездили с музыкантами в Исландию, и там проводили конкурс – ставили пластинки, нужно было опознать тех, кто играет. Мы с Джанкой выиграли, а там были сотни, – с гордостью рассказывала Ника. – Джанка знала всех членов любой группы».
