Платонов не был на том заседании НОК – точно в этот час, когда в Москве оглашали «приговор» отечественному спорту, в Харькове игрался очередной матч серии СССР – США.
Как было принято в те времена (да и сегодняшние в этом отношении мало чем отличаются), СМИ, прежде всего телевизионные, должны были срочно отреагировать – набрать побольше публичных откликов, разумеется, «поддерживающих и одобряющих». И действительно нашлось немало подголосков, «пропевших» нужные слова. Выбор пал и на Платонова – фигура что надо, в центре внимания. А тот возьми – и откажись давать интервью программе «Время». Он понимал, что отказ от поездки на Игры в США – грубейшая ошибка, которая надолго подорвет авторитет советского спорта. Но откровения известного специалиста в эфир бы точно не пустили.
Отказ тот аукнулся строптивому тренеру через два года. У Платонова случился сильный приступ язвенной болезни, потребовалась срочная операция и какое-то время на восстановление. Произошло это в самый ответственный период подготовки к Играм Доброй воли в Москве и чемпионату мира во Франции. Он тогда порекомендовал на свое место Геннадия Паршина, руководившего молодежной сборной СССР. Месяца через два, когда «добровольческие» игры еще продолжались, ленинградец объявился в Москве в надежде вновь занять свое место во главе первой команды. И получил от ворот поворот, причем, в весьма оскорбительной форме.
Потом мы встретились через два месяца во Франции на чемпионате мира, сидели рядом на финальном матче СССР – США в новеньком парижском «Берси». Поначалу Платонов был более-менее спокоен, хотя не всем был доволен. Когда же Паршин усадил на скамейку затемпературившего Вячеслава Зайцева, лучшего связующего мирового волейбола того времени, Платонов не выдержал: «Да что он не знает, что Славка всегда в день решающих матчей заболевает, – сокрушался мой сосед по ложе прессы. – Нельзя его убирать с площадки, нельзя».
Наша команда проиграла тот финал. Платонов был расстроен больше нашего и ничуть не меньше, чем игроки.
Он еще надеялся, что его вернут в сборную, как и было обещано, после мирового первенства. Но спортивное ведомство хранило молчание. Никто не обратился к нему за помощью и через год, никто не вспомнил о Платонове и после бездарно проигранных Олимпийских игр в Сеуле.
Неожиданно столкнулся с тренером в аэропорту… Хабаровска (в Сеуле встретится не довелось), где наши чартеры приземлились на дозаправку. Обменявшись впечатлениями от проигрыша накануне, Платонов вновь не удержался: «Самое ужасное, что никто мне даже не объяснил, за что меня сняли. За грехи? Но я за собой их не замечал, да и никто другой, уверен, тоже».
В следующий раз мы пообщались осенью 1989-го в Стокгольме, где проходили решающие матчи чемпионата Европы. Платонов подгадал к этому товарищеские матчи в Швеции для своего финского клуба «Лойму», куда он отправился работать по контракту. Матч за 3-е место СССР – Швеция тренер смотреть не хотел, из уважения к мэтру решил составить ему компанию: все равно ничего нового мы бы не увидели, к тому же тренер предвидел, что советская команда проиграет, что и произошло.
Первое возвращение
Тогда-то в разговоре за «рюмкой чая» поинтересовался невзначай, готов ли он вновь встать у руля сборной, если позовут. И услышал в ответ: «Я-то готов, но не уверен, что кто-нибудь ко мне обратится».
К нему не обратились, нет. Он сам уже не мог видеть, как постепенно сползает в никуда команда, которую он долгие годы лепил и пестовал. Понятно, там уже не осталось тех, с кем он побеждал всех и вся на рубеже семидесятых и восьмидесятых, там собрались другие исполнители, с которыми, увы, все надо было начинать с начала.
После четвертого места на чемпионате Европы в Швеции и третьего на Кубке мира, руководство Федерации решило инициировать выборы главного тренера мужской сборной вопреки желанию руководства Госкомспорта сохранить всё, как есть. Тогда-то Платонов и подал документы на конкурс.
И были выборы. И было два реальных претендента на место главного – Паршин и Платонов. И победил сильнейший – Платонов. Радоваться бы, а он опять был чем-то недоволен: «Из 12 голосов, поданных против меня, были всего один-два тренерских. Ничего не имею против тех, кто выразил мне недоверие. Это их право. Меня больше насторожили те трое, которые воздержались. В такой трудной ситуации, в какой оказался наш мужской волейбол, воздерживаться – это предательство, это пренебрежение ко всем, кто любит и предан нашей игре».
Ему, правда, предстояло выдержать еще один экзамен на коллегии Госкомспорта, где утверждалась кандидатура главного тренера, причем, сделать это должны были те, кто за четыре года до этого так беспардонно обошелся с Платоновым. Но против мнения общественности эти горе-руководители на сей раз выступить не посмели. Была весна 1990 года.
Первую тренировку он провёл всего за две недели до первого матча нового соревнования – Мировой лиги. И ту встречу советская команда проиграла вчистую.
Он тогда признавался мне: «Свою работу в новой сборной я начал со следующего выступления. Сказал: вы слышали обо мне и хорошее, и плохое, и я тоже слышал о вас много хорошего и немало плохого. И предложил начать все с нуля и забыть обо всем, что знаем друг о друге. Единственное, что я тогда пообещал твердо, что никому не позволю работать спустя рукава и проскочить в сборную на «халяву». И предупредил: кто не готов горбатиться и потеть, пусть лучше признается сразу, и мы разойдёмся, я никого насильно держать не собирался. Тогда все промолчали, но очень скоро я убедился, что к большим нагрузкам, к тем требованиям, которые я предъявлял прежним подопечным, нынешние просто не готовы. И первое время мы занимались не тренировками, а дрессурой, как бы грубо это не звучало».
Возвращение состоялось. Но уж очень нелицеприятное: оба матча голландцам, которые прилетели в Москву прямиком из Японии, где участвовали в отборочном турнире к чемпионату мира и пребывали в отличной форме, на переполненной зрителями лужниковской Малой арене были проиграны. А одну партию (тогда в волейболе существовали другие правила – каждый сет игрался до 15 очков с переходом подачи) уступили почти всухую. Но после финального свистка Платонов смело вышел в центр арены, взял микрофон, извинился за действия игроков и громогласно объявил: «Запомните этот день. И мои слова. Мы будем играть лучше! И очень скоро!»
А потом в раздевалке повел разговор по душам с каждым в отдельности. Спрашивал тихим голосом, что помешало сыграть лучше – может, обед не понравился, может, автобус подали не комфортабельный, может, дома что произошло. И, не получив ни одного вразумительного ответа, устроил «театр одного актера».
При всей команде набросился на доктора – Олега Добровольского, обвинив его в неудаче сборной. «Ты почему, – возмущался Платонов, – заказал им сегодня на завтрак красную икру? Вчера вот черная была, и играли лучше. Значит виноват ты, и только ты!»
Смогли ли игроки правильно оценить сцену в раздевалке, не знаю. Но всего через несколько дней они обыграли ту же сборную Голландии на ее площадке, через два месяца заняли четвертое место в Мировой лиге, через три – финишировали вторыми на Играх Доброй воли в Сиэтле, через полгода завоевали бронзовые награды мирового чемпионата в Бразилии, обыграв, кстати, сборную хозяев, а закончили год успешным выступлением в Японии в так называемом Кубке чемпионов – турнире сильнейших сборных и победой над новоиспеченными чемпионами мира итальянцами. И по самым высоким меркам возвращение в сборную прежнего тренера можно было считать вполне успешным. Однако Платонов, как всегда, был не очень доволен, хотя и понимал, что за столь короткий срок создать коллектив, способный вновь выигрывать все соревнования, не реально.
