— Мистер Шерлок Холмс, — сказала она, вводя нас в ярко освещенную столовую, где нас поджидал холодный ужин, — я хочу задать вам несколько откровенных вопросов и прошу вас ответить на них так же прямо и откровенно.
— Извольте, сударыня.
— Не щадите моих чувств. Со мной не бывает ни истерик, ни обмороков. Я хочу знать ваше настоящее, подлинное мнение.
— О чем?
— Верите ли вы в глубине души, что Невилл жив?
Шерлок Холмс, видимо, был смущен этим вопросом.
— Говорите откровенно, — повторила она, стоя на ковре и пристально глядя Холмсу в лицо.
— Говоря откровенно, сударыня, не верю.
— Вы думаете, что он умер?
— Да, думаю.
— Убит?
— Я этого не утверждаю.
— В какой же день он умер?
— В понедельник.
— В таком случае, мистер Холмс, будьте любезны объяснить мне, каким образом я могла получить от него сегодня это письмо?
«Frankly, now!» she repeated.
Шерлок Холмс вскочил с кресла, словно его ударило электрическим током.
— Что? — закричал он.
— Да, сегодня.
Она улыбалась, держа в руке листок бумаги.
— Можно прочитать?
— Пожалуйста.
Он выхватил письмо у нее из рук, разложил его на столе, разгладил и принялся внимательно рассматривать. Я поднялся с кресла и стал смотреть через его плечо. Конверт был простой, конторский; на конверте стоял почтовый штемпель Гревзенда; на штемпеле — сегодняшнее или, вернее, вчерашнее число, так как полночь уже миновала.
— Грубый почерк, — пробормотал Холмс. — Уверен, что это почерк не вашего мужа, сударыня.
— Да, на конверте чужой почерк, но внутри — почерк моего мужа.
— Человеку, который надписывал конверт, пришлось наводить справки о вашем адресе.
— Откуда вы это знаете?
— Имя на конверте, как видите, выделяется своей чернотой, потому что чернила, которыми оно написано, высохли сами собою. Адрес же бледноват, потому что к нему прикладывали пресс-папье. Если бы надпись на конверте была сделана сразу и если бы ее всю высушили пресс-папье, все слова были бы одинаково серы. Этот человек написал на конверте сперва только ваше имя и лишь спустя некоторое время приписал к нему адрес, из чего можно заключить, что адрес не был ему вначале известен. Конечно, это пустяк, но в моей профессии нет ничего важнее пустяков. Дайте мне взглянуть на письмо… Ага! Туда было что-то вложено.
— Да, там было кольцо. Его кольцо с печатью.
— А вы уверены, что это почерк вашего мужа?
— Один из его почерков.
— Один из его почерков?
— Его почерк, когда он пишет второпях. Обычно он пишет совсем иначе, но и этот его почерк мне хорошо знаком.
— «Дорогая, не волнуйся. Все кончится хорошо. Произошла ошибка, на исправление которой требуется некоторое время. Жди терпеливо. Невилл»… Написано карандашом на листке, вырванном из блокнота. Гм! Отправлено сегодня из Гревзенда человеком, у которого большой палец чем-то выпачкан. Ха! Если не ошибаюсь, человек, заклеивавший конверт, жует табак… Вы убеждены, сударыня, что это почерк вашего мужа?
— Убеждена. Это письмо написал Невилл.
— Оно отправлено сегодня из Гревзенда. Что ж, миссис Сент-Клер, тучи рассеиваются, хотя я не могу сказать, что опасность уже миновала.
— Однако он жив, мистер Холмс!
— Если только это не ловкая подделка, чтобы направить нас на ложный след. Кольцо, в конце концов, ничего не доказывает. Кольцо могли отнять у него.
— Но это его, его, его почерк!
— Хорошо. Но что, если письмо написано в понедельник, а послано только сегодня?
— Это возможно.
— А за этот срок многое могло произойти.
— О, не отнимайте у меня моей радости, мистер Холмс! Я знаю, что с ним ничего не случилось. Мы с ним настолько близки, что я непременно почувствовала бы, если бы он попал в настоящую беду. За день до того, как он исчез, он порезал себе нечаянно палец. Я была в столовой, он — в спальне, и я сразу побежала к нему, чувствуя, что с ним случилась беда. Неужели вы думаете, что я не знала бы о его смерти, если даже такой пустяк способен повлиять на меня!
— Я человек опытный и знаю, что женское непосредственное чутье может быть иногда ценнее всяких логических выводов. И это письмо, конечно, служит важным указанием, что вы правы. Однако, если мистер Сент-Клер жив, если он может писать вам письма, отчего же он не с вами?
— Не знаю. И представить себе не могу.
— В понедельник, уезжая, он ни о чем вас не предупреждал?
— Нет.
— И вы очень удивились, увидев его на Суондем-лейн?
— Очень.
— Окно было открыто?
— Да.
— Он мог бы окликнуть вас из окна?
— Да.
— Между тем, насколько я понял, у него вырвалось только бессвязное восклицание?
— Да.
— Вы подумали, что он зовет вас на помощь?
— Да. Он махнул мне руками.
— Но, быть может, он вскрикнул от неожиданности. Он мог всплеснуть руками от изумления, что видит вас.
— Возможно.
— И вам показалось, что его оттащили от окна?
— Он исчез так внезапно…
— Он мог просто отскочить от окна. Вы никого больше не видели в комнате?
— Никого. Но ведь этот отвратительный нищий сам признался, что Невилл был там. А лаокар стоял внизу, у лестницы.
— Совершенно верно. Насколько вы могли разглядеть, ваш муж был одет, как всегда?
— Но на нем не было ни воротничка, ни галстука. Я отчетливо видела его голую шею.
— Он когда-нибудь говорил с вами о Суондем-лейн?
— Никогда.
— А вы никогда не замечали каких-нибудь признаков, указывающих на то, что он курит опий?
— Никогда.
— Благодарю вас, миссис Сент-Клер. Это основные пункты, о которых я хотел знать всё. Теперь мы поужинаем и пойдем отдохнуть, так как весьма возможно, что завтра нам предстоит много хлопот.
В наше распоряжение была предоставлена просторная, удобная комната с двумя кроватями, и я сразу улегся, так как ночные похождения утомили меня. Но Шерлок Холмс, когда у него была какая-нибудь нерешенная задача, мог не спать по целым суткам и даже неделям, обдумывая ее, сопоставляя факты, рассматривая ее с разных точек зрения до тех пор, пока ему не удавалось либо разрешить ее, либо убедиться, что он находится на ложном пути. Я скоро понял, что он готовится просидеть без сна всю ночь. Он снял пиджак и жилет, надел синий просторный халат и принялся собирать в одну кучу подушки с кровати, с кушетки и с кресел. Из этих подушек он соорудил себе нечто вроде восточного дивана и взгромоздился на него, поджав ноги и положив перед собой пачку табаку и коробок спичек. При тусклом свете лампы я видел, как он сидит там в облаках голубого дыма, со старой трубкой во рту, рассеянно устремив глаза в потолок, безмолвный, неподвижный, и свет озаряет резкие орлиные черты его лица.
