Известно свету, что сей великий монарх совершенно преобразил Российское государство, и через восстановление регулярного войска и сильного флота, через введение лучшего воспитания благородного юношества, учреждения многих для своего государства, в рассуждении внешней торговли, доходных заводов, художеств и наук, оное очевидно вознес, соседственным государствам сделался страшным и во всех частях света знаменитым; известно и то, сколько печалей нанес ему сын его, Алексей Петрович, которого он почел неспособным наследовать и совершенно от престола отрешил.
И так он по одной любви к отечеству исключил родного своего сына из наследства, чтоб никогда при его восшествии не рушилось сие сильное и великолепное здание государствен-ного его правления, и просвещенные оного жители не ввергнулись бы паки в прежний мрак неведения.
Еще ужаснейший опыт его таковой его ревностной любви к отечеству, в пользу коего сей отец отечества сам собою хотел пожертвовать, явствует из его в кабинете находящегося своеручного письма к Правительствующему Сенату в Петербург из лагеря при Пруте 1711 года, когда он со своею армиею по несчастному случаю был 100 000 турками окружен и все дороги к привозу съестных припасов были ему пресечены.
В сих опасных и почти отчаянных обстоятельствах, от коих он, по-видимому, никоим образом спасти себя не мог, кроме особенного чуда, пекся он больше об отечестве, нежели о себе самом, невзирая на то что он видел пред собою очевидную опасность либо попасться в турецкий плен, или совсем погибнуть.
Как неустрашимый сей герой усмотрел минуту сей крайней и неизбежимой опасности и почитал себя и войско свое погибшими, сел он спокойно в своей палатке, написал письмо, запечатал оное, позвал одного из вернейших своих офицеров и спросил его, подлинно ли он надеется пройти сквозь турецкое войско, чтоб свезти в Петербург депешу?
Офицер, которому все дороги и лазеи того места были известны, уверял царя, что он совершенно надеется пробраться и чтоб его величество на то положился, что он благополучно достигнет Петербурга. Положась на такое уверение, вручил ему царь своеручное свое письмо с надписью: «Правительствующему Сенату в Санкт-Петербурге», поцеловал его в чело и только сказал: «Ступай теперь с Богом!»
Офицер в десятый день благополучно прибыл в Петербург и вручил письмо в полном собрании Сената. Но сколь ужаснулись собравшиеся сенаторы, как, запершись в одну комнату и по прочтении своеручного царского письма, нашли следующее в оном содержание: «Уведомляю вас через сие, что я со всем моим войском, без нашей вины и ошибки, но токмо через ложнополученное известие вчетверо сильнейшим турецким войском таким образом окружен, и столько дороги к привозу провианта пресечены, что я без особенной Божеской помощи ничего, как совершенное наше истребление или турецкий плен, предусматриваю.
Ежели ж случится последнее, то не должны вы меня почитать царем, вашим государем и ничего не исполнять, что бы до ваших рук ни дошло, хотя бы то было и своеручное мое повеление, покамест не увидите меня самолично. Ежели же я погибну и вы получите верное известие о моей Смерти, то изберите между собою достойнейшего моим преемником».
Подлинник внесенного здесь письма находится в кабинете Петра Великого при Санкт-Петербургском Императорском дворе между многими другими своеручными письмами сего монарха и был многим знатным особам показыван от приставленного к сему кабинету надзирателя, князя Михайлы Михайловича Щербатова.
Известно сие от князя Михайлы Михайловича Щербатова, камергера и герольдмейстера Правительствующего Сената.
Петра Великого дружелюбное обращение с морскими офицерами и кораблестроителями
Во всех печатных, хотя и много несовершенных описаниях жизни Петра Великого обстоятельно видно, сколь великое желание еще с юношества своего к кораблестроению сей монарх оказывал. В оных и то упомянуто, каким благоразумием сопровождаема была его любовь к мореплаванию и сколь удивительно желание сие вместе с летами в нем возросло.
Свету известно, что он с величайшим прилежанием изучился в Саардаме кораблестроению и не скучал тягчайшими трудами, ежедневно являлся на рассвете на работу с своим топором и прочими орудиями, подобно простому плотнику, но, что охота сия и на престоле его не оставляла и что сей государь находил приятнейшие часы вечером в собрании искусных мореплавателей и кораблестроителей, слышал я от многих россиян и иностранцев, которые имели счастие знать сего великого государя самолично. Из слышанного мною вношу я здесь только несколько обстоятельств, которые нигде еще в печати не находятся.
Поелику Петр Великий не слишком был щедр в рассуждении великого жалованья и высоких чинов, то так же и кораблестроители, коих в его время довольное число из голландцев и англичан в Петербурге находилось, при знатном своем жалованье не больше имели капитанского чина.
Желание возвыситься чином подало им в голову веселую догадку. Монарх сей, как уже выше объявлено, охотно видел их около себя. Когда он где по вечерам бывал в гостях, то долженствовал хозяин большую часть из них также пригласить, чтоб служить царю к приятному препровождению времени и разговаривать о любимейшей ему вещи.
Они долженствовали ближе прочих к нему сидеть, и тогда он столько откровенно с ними обходился, как будто бы он им был равный. Однажды случилось им опять быть с царем на вечеринке, где находилось великое собрание. По условию их, они стояли и не хотели садиться. Царь много раз им повторял «сядьте», но они всякий раз, сделав низкий поклон, пребывали по-прежнему. Наконец Петр Великий, не приметив еще причины сей необыкновенной учтивости, спросил их: что бы это значило, что никто не садится, и разве они не слышали, что он уже несколько раз то повторял.
Тогда один из них начал говорить: «Ваше величество, не извольте прогневаться, что мы не осмеливаемся сесть в присутствии нашего государя, равняясь едва чином напольному капитану, да и самые штаб-офицеры за вами стоят, и только генералы с бригадирами имеют позволение садиться с вашим величеством».
Царь, догадавшись, что они через сие понимают, усмехнулся и сказал: «Хорошо! На сей раз садитесь, я на сих днях поговорю в Сенате о ваших чинах». Потом, вынув свою памятную книжку, записал несколько слов, и, спустя немного дней, вышло из Сената императорское повеление, в силу которого даны были кораблестроителям, смотря по различию заслуг, бригадирские, полковничьи и майорские чины.
Известно сие от генерал-экипажмейстера Бруинса.
Петра Великого заведение Кунсткамеры
[…] Когда его величество опять однажды был там (в Кунсткамере. – Е. Н.) с генерал-прокурором Павлом Ивановичем Ягужинским, некоторыми сенаторами и другими знатными особами, то показал он им систематическое установление натурального своего зала и Руйшева неоцененного анатомического сокровища, изъяснил им, сколько то собрание полезно к познанию человеческого тела, коему необходимо научаться должны врачи для основательнейшего лечения больных.
