Но первое, незаметно для самих себя, ввели русские попы, которые если и знают что-нибудь, то научились в папистских училищах в Польше, а потому и много усвоили католических понятий; им и спустили это, так как Греческая Церковь в основании совершенно согласна с Римскою насчет этой статьи.
Смягчение учения об иконах – просто одна затея Новгородского архиепископа, посредством которой он охотно устранил бы совсем эту соблазнительную статью, не оскорбляя, впрочем, значения Второго Никейского собора, который постановил ее. Но прочее духовенство никогда не хотело одобрить того и, по кончине Петра I, безбоязненно отвергло и признало незаконным.
3. Таким образом, ныне учение Русской Церкви вполне согласно во всех членах веры с тем, которое было в общем ходу в России до Петра I, так же и с догматами Греческой Церкви; еще до сей минуты вся Русская Церковь признает книгою Символа веры «Исповедание веры Восточной Церкви», сочиненное в прошлом столетии некоторыми греческими духовными в Могилеве, по согласию с несколькими русскими духовными и потом напечатанное на греческом и латинском языках
[185].
4. Но зато в иерархии и благочинии Русской Церкви Петр I задумал разные существенные перемены и большею частью привел их к счастливому концу. Самою важною исходною точкою всех других было уничтожение патриаршества в Москве и объявление Петром I себя верховным епископом или главою своей Церкви.
5. А так как константинопольские проповедники христианской веры ввели эту веру в Россию, эта страна и подчинена была тамошнему патриаршеству в духовных делах до исхода XVI столетия. Митрополит всей России, который сначала имел свое местопребывание в Киеве, а потом в Москве и которому подчинены были все русские епископы, иногда избирался этими последними, а иногда назначался великими князьями и царями, но всегда должен был получать утверждение от Константинопольского патриарха.
К этому же духовному лицу поступали все обжалования (appellationes) во всех духовных спорах; к нему же относились и цари не только в делах совести, но и когда какой-нибудь пронырливый и кичливый епископ начинал поднимать голову перед ними или когда чего-нибудь требовали у духовенства, а оно не имело охоты на то.
А как цари умели подкреплять свою просьбу значительными подарками, то редко и получали отказ у жадных, терпевших нужду патриархов, особливо после того, как турки овладели Константинополем и отняли у патриарха всякое значение, да еще ввели в обыкновение продавать этот сан тому, кто больше даст за него.
6. Насколько русские государи находили свои расчеты при таком образе действий, настолько же невыгодно было для духовенства уважение к такому главе, который не имел ни воли, ни силы защищать их от государя, да еще при всяком случае и выдавал их ему. Это заставило духовных подумать о средствах, как бы избавиться от этого чужеземного бича и добыть себе верховного вождя в своем отечестве, имеющего общие с ними выгоды и по собственным делам принужденного действовать заодно с ними против государя.
Они делали для того разные попытки еще во времена Ивана Васильевича, которому историки дают имя Грозного, хоть и не так основательно, как обыкновенно думают. Но этот был слишком прозорлив, чтобы не распознать таившегося пронырства. Оттого и все их старания были напрасны при его жизни. Зато нашли они благоприятное время, когда взошел на русский престол сын его, Федор Иванович. Он не имел ни способности, ни охоты к правлению.
Его лучшее удовольствие было лазить по колокольням да звонить в колокола, а правительственные работы возложил он на своего первого министра, Бориса Годунова. При таком слабом государе духовенству нетрудно было получить все, чего только оно хотело, да и первый министр с удовольствием взялся за случай привязать к себе это сильное сословие, которое могло когда-нибудь пособить ему, а также много и повредить в исполнении его властолюбивых замыслов, уже в то время бывших у него на уме.
Так и выписали из Греции двоих отставных восточных патриархов, а таких не один почти во всякое время бродил по Турции и по своему неисправимому характеру оказывался до неприличия расположенным поддерживать всякие смуты; созвали собрание епископов, которому дали название Собора, поставили тут 5-м патриархом русского митрополита и объявили его независимым от Константинопольского, которого согласие, наконец, легко получили за деньги.
7. Теперь Годунов сколько ни давал воли духовенству, но тем не менее употреблял всю осторожность, чтобы не нарушить прав царского венца, который он думал сам некогда надеть, и умел так уладить дело, что на Соборе постановили: при будущем упразднении патриаршего престола духовенству назначать в патриархи двух (трех) соискателей, но государь волен выбрать из них, кого ему угодно, даже и всех троих отвергнуть, и распорядиться новым избранием.
Как только умер 1-й патриарх, Иов, Годунов так устроил, что этот сан получил человек простоватый, по имени Гермоген, не имевший других заслуг, кроме решительной преданности Годунову. Духовенство, в радости, что дело пошло так далеко, не особенно противилось тому, надеясь со временем найти случай к дальнейшему расширению своих преимуществ и к совершенному устранению неосвященных мирских рук от выбора своего верховного первосвященника.
8. Через несколько лет для духовенства, по-видимому, настала благоприятная минута, когда, по утишении смут, поднятых в России Лжедимитриями и поляками, избран был сын епископа Ростовского, Михаил Федорович Романов, в цари, а епископ Филарет в патриархи. Эта духовная особа, при многих других великих качествах обладавшая в то же время неограниченным властолюбием, сумела так воспользоваться отеческою властью над сыном, что во всем царстве правила неограниченно всем и не оставляла ничего для управления молодому царю, кроме одного только имени.
Так же, как и сын, Филарет носил титул «великого государя», с тою незначительной разницей, которую по-немецки совсем нельзя и выразить, а по-французски она по нужде может быть выражена словами «Grand Seigneur» – «великий государь» и «Grand Sieur» – «великий господин». У него были свои бояре или государственные министры и все другие придворные служители, какие обыкновенно бывают при царском дворе; он даже отправлял от своего имени посланников к Польской Республике и Константинопольскому патриарху.
У него был свой, особенный от царского церемониал, в котором до самой мелочи было условлено, как царю принимать патриарха при его посещениях. Судебную власть свою распространял он неограниченно и без обжалования на все, что когда бы то ни было признавало подсудным себе христианское духовенство.
Даже в Государственном совете его голос был первый и самый важный и обыкновенно устранял все другие, так что при его жизни без его согласия нельзя было решить безделицы ни о войне и мире, ни о других общественных делах. Вообще он присваивал себе всю власть и преимущества, на какие когда-либо заявлял требования самый честолюбивый Папа в иноземной стране.
