Чтобы лишить нас возможности предупредить Их Величеств, он поспешил переговорить на эту тему с Королевой, однако Государыня сочла его просьбу нескромной и отказала ему, так отчитав его в нашем присутствии, что он не смог даже скрыть, до какой степени уязвлен. Однако, не совладав со своим лицом, не удержавшись от упреков, он был обижен не столько самим отказом, сколько обстоятельствами, в которых это случилось, то есть при свидетелях.
Ему было досадно, что кто-то увидел, что его влияние на Королеву лишь видимость и что он действует наглостью, не имея ее настоящего доверия.
Доказательством тому служит последовавшая затем сцена: Королева в гневе удалилась в свои покои, и он последовал за ней, но тотчас появился вновь и стал уверять нас, что добился желаемого, хотя было ясно, что он не успел произнести ни слова; мы ему не поверили и оказались правы, в чем убедились позже, когда Королева сама высказала нам свое возмущение его наглостью и заверила, что ни за что на свете не согласится на его просьбу.
Вместо того чтобы заручиться нашей поддержкой, он все более укреплялся в мысли удалить нас от Государыни.
Единственным нашим прегрешением была репутация людей, ревностно служащих Королю, некоторые льстецы представили это таким образом, что будто бы, когда разговор касался Франции, о маршале речь и не заходила, а вся слава принадлежала нам, и этим играли на его слабостях: он бывал обескуражен и заявлял, что не станет больше вмешиваться в дела; когда же дела шли хорошо, желал вести их сам.
Его супруга так сильно повредилась умом, что не доверяла никому и таким образом способствовала осуществлению вынашиваемого им замысла: заменить нас Русслэ, де Мемом и Барантеном.
Впервые я узнал об этом от аббата Мармутье
[146]; он поведал мне конфиденциально, что маршал замышляет против Барбена; из иного источника я узнал, что речь идет не только о Барбене, но и о г-не Манго и обо мне. Я сказал Барбену, что с течением времени маршалу, используя постоянные ухищрения, удастся убедить Их Величеств и что мое мнение таково: нужно поставить их в известность и отойти от дел самим.
Мы вместе отправились к Королеве. Я стал говорить о том, что дела Короля налаживаются, все принцы, сражавшиеся против него, протягивают к нему руки, моля о пощаде, и потому никто не сможет упрекнуть нас в трусости, если при столь благоприятных обстоятельствах мы удалимся от дел, что мы собирались сделать уже давно, но не считали возможным, пока государству грозила опасность.
Королева была удивлена и спросила, чем мы недовольны. Барбен ответил ей, что нами недовольны маршал и его супруга. Королева рассердилась и заявила, что не позволит крутить собой, как им вздумается. Я вновь взял слово и стал настаивать на отставке, но она продолжала уверять нас, что довольна нашей службой Его Величеству.
Маршал был поставлен супругой в известность относительно случившегося и немедленно прибыл в Париж, дабы увидеться с Королевой, которая выбранила его, да так, что, выйдя от Королевы, маршал бросился к Барбену и вместе с ним явился ко мне, где начал сетовать на то, что, просясь в отставку, мы тем самым доказываем, что он ни с кем не в состоянии ужиться.
После этого я обрисовал ему, что заставило нас поступить так, на что он стал твердить одно – что является нашим другом и умоляет нас сказать Королеве, что мы не думаем оставить службу.
Это не помешало ему и дальше строить нам козни, придумывая для Королевы множество оправданий, вплоть до того, что мы – я, Манго и Барбен – предаем ее, хотим отравить. Вся эта черная злоба, которой было заполнено его сердце, делала его беспокойным, и оттого он то и дело переезжал с места на место: из Кайена в Париж и обратно, что и ускорило его смерть, как мы увидим далее.
В последний раз он вернулся из Кайена по вызову Королевы: она запрещала ему преследовать далее г-на де Монбазона, чьи земли маршал хотел пустить с торгов в уплату за хранение нескольких ружей, которые тот оставил в амьенской крепости; эти земли маршал продал герцогу ранее за 50 000 экю, получив от герцога обещание, что за него заплатит Король.
Итак, маршал вернулся из Кайена и начал метать громы и молнии против Барбена, считая, что Королева написала письмо по наущению последнего, и полный решимости разделаться с нами – Барбеном, Манго и мной. Я получил от него послание, выдержанное в столь странных выражениях, что счел своим долгом привести его здесь частично. Начиналось оно так:
«Во имя Господа, сударь, я вынужден жаловаться Вам на Вас же – Вы дурно обходитесь со мной, договариваетесь за моей спиной; Вы сделали так, что Королева написала мне, чтобы, из любви к ней, я оставил г-на де Монбазона в покое. Что, черт побери, Вы с Королевой вообразили! Я взбешен». И далее в том же духе.
Тем не менее на людях он был с нами столь любезен и так скрывал свои чувства, что никому бы и в голову не пришло, как он нас ненавидел. Однако его показная доброта не смогла обмануть меня, я был предупрежден, что ему почти удалось обратить мысли Королевы против нас, и принял бесповоротное решение уйти в отставку.
Барбен явился ко мне, умоляя выпросить отставку и для него тоже, опасаясь – как он говорил, – что у него не хватит духу настоять на своем в присутствии Королевы.
Г-н Манго также был уверен, что Королеву настроили против него, и знал, что на его место уже прочили Барантена, – он полагал это вполне возможным; однако семья и дети мешали ему занять твердую позицию, и он решил выждать, чтобы время само расставило все по своим местам.
Я явился в Лувр, говорил с Королевой, изложил ей нашу настойчивую просьбу уйти в отставку. Королева признала, что ее настраивали против нас, и пообещала в течение недели разобраться с нашим делом, а до тех пор просила потерпеть. Ее обещание остановило меня, помешав обратиться в течение этой недели к Королю, однако, прежде чем срок истек, маршал был убит.
В жестоком преследовании маршалом министров, в использовании им подчас вероломных средств проглядывает хитрость, основанная на честолюбии, которое он не мог одолеть.
Королева же, то ли устав от его поступков, которые она более не могла оправдывать, то ли боясь, что с ним что-нибудь случится, настойчиво советовала ему ехать в Италию, последовав примеру супруги; он же никак не мог смириться, заявив кому-то из своих людей, что желал узнать, насколько высоко может подняться человек, делая карьеру.
Маршал не мог не знать, что во всех требованиях и жалобах принцев и народа фигурирует он, и тем не менее, когда за месяц до смерти кто-то из находившихся в крепости людей намекнул ему, что она может быть передана в его руки, он тут же стал строить планы и обратился к Барбену.
Тот ответил, что это пагубно сказалось бы на королевских начинаниях и репутации Королевы, означало бы оправдание действий принцев в глазах народа и даже Короля. Однако, вместо того чтобы принять эти разумные доводы, маршал счел их свидетельством злонамеренности Барбена в отношении себя и продолжал упорствовать.
