То же самое мне писали Деажан и его приближенные, одновременно отправляя к Королеве просьбы поговорить обо мне с Королем; однако они советовали ей не настаивать на том, что она горячо желает вернуть меня, ибо со мной поступят так же, как и в прошлый раз.
Королева, со своей стороны, торопила меня увидеться с ней, дабы убедиться, что подозрения Короля, высказываемые им в письмах, были ложными; однако я не желал делать сего, ибо знал, что мои действия могут повредить ей, и хотел явить пример безусловного повиновения, чтобы заставить поверить всех, что мои предыдущие поступки были искренними.
В течение шести оставшихся месяцев этого года я постоянно защищался от клеветы и ложных обвинений в свой адрес, и, наконец, меня вынудили удалиться в мое епископство.
Я надеялся, что во время моей встречи с Королевой будет присутствовать маршал де Витри, которого я просил об этом через две недели после смерти маршала д’Анкра: он обещал мне выполнить мою просьбу. Однако оказалось, что г-н де Люинь собирался сам назначить коменданта Бастилии, что было прерогативой Королевы; де Витри претендовал на это место, ибо, являясь лейтенантом, он уже занес ногу для шага вверх; я решил, что он желал таким образом служить Королеве, которая, уступив, доверила назначение на этот пост Люиню.
Де Витри оказался решительно настроен против меня; он не только перестал быть моим другом, но – как будто я нанес ему великую обиду – проявил явный интерес, пытаясь овладеть теми средствами, которые использовались для ускорения моего падения.
Пока я был в Курсэ, случилось так, что отец Арну произносил проповедь перед Королем, направленную против символа веры гугенотов; четыре министра Шарантона обратились к Королю с неким текстом, в котором, якобы защищаясь от слов отца Арну, обращенных против их ереси, они говорили с Королем неподобающим образом и множество раз повторили ругательства и наветы против Божией Церкви.
Светское правосудие приняло некоторые меры, и Король своим повелением от 5 августа отверг это письмо, а также запретил своим министрам в будущем, без особого на то позволения, принимать подобные послания.
Однако, видя, что в духовном плане не сделано ничего, дабы найти средство против зла, зароненного в души после чтения сего вредного текста, на что гугеноты очень надеялись, хвастаясь, что католики не смогут защититься, я использовал свое пребывание в одиночестве, дабы сочинить им ответ, а поскольку в течение долгого времени я был отвлечен от исполнения своих обязанностей пастыря, то взялся за работу с таким рвением, что через шесть недель закончил сочинять его.
Сей поступок вызвал у окружающих уважение ко мне, а у иных – даже зависть; и хотя стало ясно, что никакие дурные помыслы не занимают мою душу, мои враги тем не менее не переставали опасаться меня и старались помешать моему возвращению.
Самым печальным в положении Королевы было то, что большинство тех, на кого она более всего надеялась, осыпая их в период своего могущества деньгами, должностями, титулами и почестями, теперь крайне резко выступали против нее – из опасения, что их лишат всего того, чем она пожаловала их: среди людей, низких душой, такое поведение является обычным, однако недостойным истинного мужества.
Ее лишили пользования частью того, что она имела; если вдруг оказывалась вакантной какая-либо должность, ей не позволялось награждать ею своих слуг; если освобождался какой-либо пост в областях, коими она распоряжалась, то его отдавали тем, кого она любила менее всего, стремясь как можно сильнее оскорбить ее.
Мало того, вместо меня к ней приставили г-на де Руасси, одного из тех, кто желал падения преследуемых министров. Это было сделано против ее воли, дабы он шпионил за всеми ее делами.
Он отмечал всех, кто входил к ней; никто не мог побеседовать с ней без того, чтобы он не осведомился о теме беседы; он приставлял к ней ненавистных ей слуг; таковы были заслуги г-на де Руасси, делавшего все ради славы недругов Государыни; те, кого мы более всего уважаем, чаще всего способны втереться к нам в доверие, и те, кого мы считаем лучшими друзьями, могут служить орудием чужих низменных страстей.
Он вознамерился окружить Королеву людьми, коим она была безразлична; то, что они были бесстрастны по отношению к ней – от природы или по приказанию, – в какой-то мере делало их преступниками.
Желание добиться многого на этом пути толкало разных людей свидетельствовать против нее; они получали требуемое, использовали любые средства; предпринималось многое, чтобы обесславить ее и даже объявить преступницей; находились скверные слуги, которые вместо нее заботились лишь о себе: осведомившись о ее самочувствии, они сразу же покидали эту добрую и великую Государыню – вот преступление, которое нельзя простить; если кто-то из слуг желал оставить должность, занимаемую при ней, другие вовсе не собирались страдать от этого, если только подобное намерение не исходило от одного из них.
Барон де Темин пожелал уволиться с поста капитана ее гвардейцев; барон дю Тур, верный и преданный человек, согласился с ним в необходимости получить награду за службу; они не отважились говорить прямо, в обход г-на де Руасси, и напомнили ему о пенсии в две тысячи экю, соответствовавшей этой должности, на которую, впрочем, они не соглашались, и дали ему понять через президента Жанена, что хотят переговорить с ним по этому поводу; барону ответили, что он слишком явно служит Королеве-матери, на что тот смело возразил, что до самой смерти останется ее верным слугой, даже если узнает о том, что все обвинения, выдвигаемые против нее, справедливы.
Монсеньора лишили присутствия г-на де Брева только потому, что последний выражал свою преданность Королеве, доверившей ему образование Монсеньора, о чем распорядился сам покойный Король. Г-н дю Вер, следуя королевской воле, заявил г-ну де Бреву, что желание удалить его исходит от Монсеньора, и вовсе не потому, что Король чем-либо недоволен, но в силу причин, объяснять которые он не намерен.
Короли действительно не обязаны разъяснять решения, которые принимают; в сей привилегии и заключается их величие; в те времена, однако, этим злоупотребляли.
Королева узнала об этой отставке и тут же рассудила, что от ее сына хотят удалить человека, отмеченного самим покойным Королем; она опасалась последствий произошедшего, но тем не менее говорила о случившемся столь спокойно, что ответ, который она дала г-ну де Бреву, попытавшемуся оправдаться перед ней, был таким: Король хотел только одного – облегчить его старость, избавить от забот в столь дряхлом возрасте, в коем находился г-н де Брев.
Однако от нее добивались только одного: признания, будто она плохо справлялась с ведением государственных дел и растеряла то, что должна была сохранить.
Самые разные люди приходили к ней, чтобы убедить ее написать Королю письма с подобными признаниями. Моден был выбран в силу своего красноречия; прежде чем поехать к Королеве, он отправился к Барбену и сказал ему, что Люинь желает примириться с ней и, дабы начать примирение, отправляет к ней его от лица Короля, однако он сам не отваживается предпринять эту поездку, поскольку незадолго перед этим Королева заявила, что есть четыре человека, которых она никогда не простит: Люинь, Витри, Орнано и он.
