Все связанные с ним в то же время и по разным случаям ощутили его благосклонность и были вознаграждены.
В это же время скончался маршал де Фервак; маркиз д’Анкр занял его место и передал г-ну де Куртанво должность первого камер-юнкера, принадлежавшую г-ну де Сувре, который до этого не мог добиться разрешения Королевы оставить ее и передать в его руки.
Г-н д’Эпернон хотел использовать это время, чтобы как бы заново пережить времена короля Генриха III, прошедшие для него без всякой компенсации; однако его положение при дворе не шло ни в какое сравнение с положением других. Его надменность, при которой не только слегка жесткие, но далее вполне справедливые вещи казались ему труднопереносимыми, способствовала тому, что справедливый отказ, полученный им, был воспринят как оскорбление, и он принял решение удалиться в Метц.
По возвращении из своей поездки по Италии герцог де Лонгвиль поссорился со своим дядей графом де Сен-Полем из-за Пикардии, которую покойный Король передал графу после кончины отца герцога, чтобы тот в свое время передал ее сыну де Лонгвиля.
Герцог потребовал, чтобы граф исполнил свои обязательства; но слепая алчность, неподвластная разуму, заставляла графа считать своим то, что издавна принадлежало другим, и он отрицал право своего племянника на то, что было передано ему лишь на хранение. Однако Королева рассудила этот спор в пользу племянника и передала ему также Орлеан и Бле.
Но не успел этот молодой губернатор обосноваться в Пикардии, как, забыв о тесном союзе с маркизом д’Анкром и о его поддержке, которой он совсем недавно воспользовался, он вступил с ним в пустяковый спор, который рос изо дня в день и дошел до того, что превратился в одну из главных причин ссоры между принцами в начале следующего года.
Все эти раздоры между придворной знатью придавали гугенотам в провинциях больше смелости, особенно в Лангедоке, где они подняли народ в Ниме против Ферьера, еще недавно одного из их министров, обладавшего незапятнанной репутацией, который был смещен на немногочисленной ассамблее, созванной по собственной инициативе ими в Прива, поскольку его сочли недостаточно смелым на Сомюрской ассамблее.
Король же удостоил его чести занять пост советника президиального суда Нима. Оскорбленные тем, что его поощрили за то зло, которое он им причинил, его подстерегли у выхода из зала суда, забросали камнями, а когда ему удалось бежать – разрушили его дом, сожгли его книги, уничтожили его виноградники. Когда же судьи захотели покарать виновных, мятежники напали на них и заставили отдать им ключи от тюрем.
При этом они насмехались: «Король в Париже, а мы в Ниме». Не в силах стерпеть такую пощечину королевской власти, сочтя, что самым строгим для этого города было бы лишение его права иметь президиальный суд, Королева направила в конце августа королевские грамоты, в которых содержался приказ перевести его из Нима в Бокэр, что и было исполнено.
Стремясь удерживать еретиков в рамках их обязанностей, Королева укрепляла католическую религию еще и тем, что учредила несколько конгрегаций и реформатских церквей в Париже.
Босоногие кармелиты обосновались в предместье Сен-Жермен, якобинцы – в предместье Сент-Оноре, дом для послушников-капуцинов и монастырь урсулинок – в предместье Сен-Жак; словом, можно было сказать, что вернулся век святого Людовика, который приветствовал появление в королевстве монашеских орденов.
А так как истинная набожность неотрывна от сострадания к бедным, Королева позаботилась и о них и, дабы снискать благословение Божие, учредила в предместьях Сен-Марсо, Сен-Виктор и Сен-Жермен три приюта для неимущих инвалидов.
Но эти благородные заботы не мешали ей думать об украшении Парижа. Она приобрела Люксембургский дворец в предместье Сен-Жермен и несколько соседних садов и домов, чтобы заложить там прекрасный дворец. Для начала там посадили фруктовые деревья, поскольку для их роста требуется время, строительство же зданий зависит от положения и богатства того, кто их строит.
Чтобы обеспечить дворец водой, она велела провести туда воду из источников Ронжи в четырех лье от Парижа; это была стройка, достойная королевской особы. Для себя она оставила меньшую часть водных запасов, а остальное направила на общественные нужды, отведя часть воды в Королевский коллеж и некоторые другие университетские постройки.
В то же время в правительстве возникла идея связать оба моря реками Уш и Армансон, берущими начало в Бургундии. По реке Уш можно доплыть почти до Дижона, затем спуститься в Сону, затем в Рону, а оттуда – в Средиземное море; река Армансон, судоходная ближе к Монбару, впадает в Ионну, та – в Сену, и вместе они текут в океан. Для того времени замысел был воистину великим, однако во Франции не было никого, кто мог бы поддержать его, и потому он так и не был реализован.
А тем временем в отношениях между маркизом д’Анкром и г-ном де Вильруа пробегает холодок: первый недостаточно уважительно относится к союзу со вторым, считая, что тот не вполне отвечает его надеждам. Подлил масло в огонь Доле, оскорбленный тем, что его обманули: г-н д’Аленкур пообещал передать ему контроль за всеми финансами, которыми распоряжался президент Жанен.
Г-н де Вильруа ничего об этом не ведал, но канцлер, беззастенчиво утверждая противное, тайком склонял Доле стать его помощником, что еще больше настраивало того против Вильруа, которого он обвинял в недостойном отношении к себе: тот якобы бросил его после того, как он оказал ему услугу. Одновременно Вильруа стал пользоваться поддержкой канцлера, чего можно было ожидать меньше всего.
Вскоре, приблизительно в ноябре, умерла от холеры г-жа де Пюизьё: эта смерть не только разрушила остатки союза или хотя бы видимость его между тестем и свекром, но и породила между ними разлад в связи с наследством этой дамы, что привело к разорению обоих и причинило множество бед государству.
После того как итальянские дела в спешке были улажены губернатором Милана, о чем мы уже говорили, военные стычки между герцогами Савойским и Мантуанским прекратились, хотя они и не замирились. Герцог Савойский, вернув крепости, отнятые у герцога Мантуанского, не распускал армию под тем предлогом, что это заставит его противника строже соблюдать условия, на которых был решен их спор, к тому же он утверждал, что губернатор Милана обещал ему, что принцесса Мария будет передана матери.
Эти доводы были хороши для него, но не для герцога Мантуанского: ему было мало того, что он вернул свое, он желал освободиться от страха, что тот же враг снова все похитит, а потому убеждал наместника Милана заставить герцога Савойского распустить свою армию.
А тот, напротив, отказывался, послал своих детей в Испанию, чтобы добиться своего от Его Католического Величества или, по крайней мере, выиграть время.
Наконец все эти проволочки заставили Ее Величество направить к ним в Италию маркиза де Кёвра, который пустился в путь 22 декабря с особым приказом добиться того, чтобы герцог Мантуанский согласился передать г-ну де Галигай, брату маркизы д’Анкр, свою кардинальскую шапочку.
