Его прагматизм полностью отразился в «Завещании». Например, как уже упоминалось выше, Ришельё выступал против печально известной продажности должностей, однако считал, что её отмена без полной реорганизации государства породила бы ещё большие проблемы
[44].
Ришельё, как и все по-настоящему сильные деятели, отличался волюнтаризмом. Он говорил, что следует «сильно желать и добиваться желаемого»
[45]. Кардинал был на редкость методичен и предусмотрителен, что не исключало иногда, впрочем, и некоторую импровизацию. Его несчастье заключалось лишь в том, что из-за войны и разрухи постоянно не хватало как средств, так и времени для осуществления всех задуманных планов. Но кто из государственных деятелей смог когда-либо закончить всё начатое и совершить всё задуманное?!
В отношениях с Папским престолом Ришельё чётко придерживался галликанства (см. разд. IX гл. II ч. I), которое с XIV века, а главным образом со времени принятия в 1438 году Прагматической санкции, являлось основной французской доктриной в этой области. Защитники галликанской Церкви – в большинстве своём королевские юристы и университетские доктора, независимо настроенные по отношению к Риму, – не признавали претензий Пап на оказание влияния на королевскую власть и сумели обеспечить относительную свободу французской Церкви (например, епископы назначались королём и утверждались Папой, точно так же как и кардиналы, титулы которых выдавались по просьбе короля, впрочем, не всегда удовлетворявшейся)
[46]. Однако Ришельё нельзя записать в ряды ярых галликанцев крайнего толка, поскольку в этом вопросе для него были характерны скорее умеренные взгляды, что объяснялось в том числе и дипломатическими причинами.
В экономической сфере Ришельё был мало оригинален и следовал доминировавшим в его время концепциям, главной из которых был меркантилизм. Согласно этой распространённой тогда доктрине, экономическое преуспеяние и развитие государства основано на обладании драгоценными металлами
[47] и недвижимостью. Именно поэтому в «Политическом завещании» проскальзывает беспокойство кардинала насчёт возможной утечки на Восток золота и серебра, и он ищет пути борьбы с нею. При Ришельё была выпущена в 1640 году единая золотая твёрдая французская монета – луидор.
Относительным экономическим новаторством явилось, однако, возраставшее государственное вмешательство в экономику, которое ещё усилится позднее при Людовике XIV и Кольбере. Так, Ришельё основал несколько полугосударственных компаний по освоению колоний, которым были предоставлены привилегии и монополии, а иногда и прямые государственные субвенции.
Чрезвычайно важно ни в коем случае не считать Ришельё революционером. Напротив, он явный реформатор. Никакого старого мира разрушать до основания, чтобы построить свой новый, он не собирается. Восхитительная метафора в разделе I главы IV части I «Политического завещания» как нельзя более чётко говорит об этом: «Талантливый архитектор, который исправляет недостатки в конструкции ветхого здания и, не ломая его, лишь привносит необходимую гармонию в его пропорции, куда более достоин похвалы, нежели тот, кто разрушает прежнее сооружение до основания, дабы возвести на его месте новое, превосходное и идеальное»
[48]. Какая разница с отрицавшими прошлое революционерами и какая мудрость по сравнению со всеми «бесами» XVIII – XXI века!
Другой интересный момент. Ришельё в некотором роде является одним из первых приверженцев национальной идеи во Франции. До кардинала французской нации как таковой не существовало – как в силу раздроблённости государства и наличия сильных центробежных тенденций (например, со стороны протестантов), так и из-за всё ещё довлевших средневековых традиций, согласно которым господствовала вассальная личная зависимость, а не национальная принадлежность (изобретение, в общем, совсем недавнее по историческим меркам). Ведя борьбу против всяческого неповиновения королевской власти, Ришельё придерживался национальных позиций. Для него вполне характерно частое использование понятия «Франция», а не только «корона» или «королевство». Это также совпало с настроениями самого монарха, так как Людовик XIII много думал о «своём народе» и искренне сочувствовал ему в отличие от большинства его предшественников, для которых существовали лишь подданные. В противоположность многим другим странам, во Франции национальная идея не рождалась из низов, а насаждалась сверху, государством и центральной властью…
Что касается образования, которым кардинал серьёзно интересовался, то его концепции также разительно отличались от принятых в XVII веке и выглядят сегодня вполне современно. Он отдаёт бесспорное предпочтение техническому образованию, а не изящной словесности, считает нужным «иметь в хорошо устроенном государстве больше наставников технических дисциплин, чем свободных искусств»
[49], и делает упор на развитии торговли, военного искусства и индустрии. Это явное предпочтение «физики», а не «лирики» выглядит оригинально, особенно в устах прелата XVII века, доктора канонического права, знавшего несколько языков и получившего высшее образование в своей области.
Отдельного упоминания достойно его мнение насчёт женщин. Кардинал Ришельё крайне неодобрительно высказывается в одном из писем об этих «странных животных» (sic!), способных «погубить государство»
[50]. Однако следует отметить вслед за большинством биографов кардинала, что его карьера не была бы столь удачной, если бы не женщины, и прежде всего – Мария Медичи, уже упоминавшаяся Леонора Галигаи, сыгравшая важную роль в самом начале политического роста Ришельё, а также и его многочисленные племянницы, близкие и дальние, которыми кардинал – иногда вопреки их воле! – успешно пользовался, как пешками на шахматной доске, для достижения своих целей путём сближения со знатными семьями через заключение брачных союзов
[51].
