13 мая 1942 года
…позавчера погиб капитан Майер, я теперь снова одинок как перст. Он был один из наших лучших и храбрейших воинов. Его жена осталась с четырьмя детьми… Не заболей я, он, возможно, был бы жив. Этот факт угнетает тем больше, что, кроме него, у меня нет здесь друзей. Лени, ты единственный человек во всем мире, который у меня еще есть и который мне нужен, чтобы жить. Должен же когда-то прийти конец нашим мукам. Думаю, я выдержал испытание для нашей совместной, лучшей жизни… Сейчас я знаю, что, несмотря на огромную любовь к тебе, я не был достаточно зрел. После таких ужасных страданий не думаю, что в дальнейшем со мной может случиться еще какой-нибудь «сбой»… Ты сделала меня другим человеком — видящим истинные ценности и принципы жизни. Ты для меня — жизнь, доселе ложная и не так прожитая. Не оставляй меня сейчас, Лени, в одиночестве, потом я тоже смогу стать так нужным тебе помощником и опорой, ибо я несказанно люблю тебя…
25 июня 1942 года.
Моя Лени, сегодня я в первый раз снова отваживаюсь назвать тебя так. Несколько часов назад на опорном пункте меня застало твое 20-е письмо. После прошедшей вечности я впервые вновь почувствовал себя внутренне свободным и счастливым — теперь знаю, что у тебя есть твердое намерение начать заново строить нашу совместную жизнь. Этим ты вновь воскресила во мне желание жить. Я очень страдал, в отчаянии и безнадежности думая, что твоя любовь ко мне умерла — это было бы самое тяжкое бремя, какое только могла взвалить на меня судьба. Сегодня, после твоего письма, с моих плеч упал ужасный груз. В последние дни на одном из опорных пунктов я встречался с командиром дивизии генералом фон Хенглем, и он сообщил, что предположительно в конце июля я смогу поехать в отпуск. Буду каждый день умолять судьбу, чтобы она еще раз исполнила это мое заветное желание. Уже подыскиваю — в полном отчаянии — офицера, который мог бы заменить меня в мое отсутствие. В связи с новой должностью командира батальона я подчиняюсь непосредственно командиру дивизии, и потому на мне теперь лежит большая ответственность. Ты сможешь приблизительно понять мою новую задачу, если представишь себе, что я со своими опорными пунктами занимаю площадь 300 квадратных километров. Я вообще сейчас «самый северный» из немецких командиров… вот только бы Шёрнер, который, между прочим, стал генералом горнострелковых войск, дал разрешение на отпуск… Любимая, тот факт, что ты меня еще любишь, — самый чудесный подарок, который ты сделала мне. Как и весть о том, что ты снова можешь работать — позволь мне и в этом быть рядом с тобой, — все, что ты делаешь, имеет и для меня огромное значение…
Помолвка
Сразу по возвращении из Цюрса состояние моего здоровья ухудшилось. Я могла только лежать и почти ничего не ела — похудела больше чем на двадцать фунтов.
В то время единственной радостью были письма Петера. Я цеплялась за каждое слово, черпая в них надежду на новую, совместную жизнь. Но полностью стереть из памяти происшедшее все же не могла. Меня то и дело посещали мучительные воспоминания. Но сильнее ревности был страх потерять Петера. Я впадала в панику, если письма от него не приходили несколько дней, всегда думала о самом худшем, стала пленницей своих чувств.
Последнее послание Петера, в котором он писал о своем возможном отпуске, совершило чудо, словно пробудив меня после долгого наркоза: появился аппетит, я начала гулять и понемногу стала приходить в себя. Мой врач был в полном недоумении.
Через несколько недель мне удалось возобновить прерванную работу над «Долиной». Большой павильон в Бабельсберге освободился. Сначала в присутствии Гаральда Кройцберга мы сняли испанские танцы, затем повторили неудавшиеся Пабсту сцены. Рабочая атмосфера была настолько благоприятной, что мы закончили даже раньше, чем планировали. Тем самым завершились все павильонные съемки «Долины», за исключением финального эпизода. Недоставало лишь кадров с волком в Доломитовых Альпах да сцен с быками, которые можно было снять только в Испании.
Молодая волчица доктора Гржимека тем временем повзрослела. Он воспитывал ее с большой любовью. Прежде чем начать эти съемки, нам еще требовалось найти один важный пейзаж — маленькое горное озеро неподалеку от хижины Педро. Но поблизости не оказалось ни речушки, ни пруда, ни вообще какой-либо воды.
После двух дней безуспешных поисков источника, с помощью которого можно было бы соорудить искусственное озеро, мы решили попытать счастья со специалистом по обнаружению грунтовых вод. Его порекомендовал наш сотрудник Ганс Штегер. И нам повезло. Господин Мозер, искатель, с помощью волшебной палочки в виде раздвоенного деревянного прута творил удивительные вещи. Он обнаружил небольшой источник, из которого, правда, текла такая тоненькая струйка, что нужно было долго ждать, пока она наполнит ведро.
Тем временем мы вырыли небольшой карьер, диаметром десять — пятнадцать метров. Зацементированное дно покрасили в зеленовато-голубой цвет, а берег так искусно оформили камнями и кустами альпийских роз, что водоемчик стал выглядеть на редкость живописно. Оставалось решить задачу, как заполнить его водой, так как источник находился на 300 метров ниже. Для ее доставки наверх мы наняли в долине около пятидесяти итальянцев, которые образовали живую цепочку от источника до расположенного на большей высоте плато, и передавали друг другу наполненные ведра.
На это ушло несколько часов, зато потом у нас появилось прелестное озерцо. Но тут съемочную группу поджидал еще один сюрприз. По сценарию, овечье стадо Педро должно было пастись на берегу озера. Когда же овец, числом примерно восемьдесят голов, пригнали к водоему, то ни одна из них не остановилась, все посеменили куда-то дальше. Одному из наших людей пришла в голову мысль насыпать соли — в надежде, что после этого животные не будут уходить от воды. Но произошло непредвиденное. От соли овцы стали испытывать столь сильную жажду, что мы и глазом не успели моргнуть, как они выпили все озерцо. Пришлось трижды снова заполнять его водой, каждый раз сыпали все меньше соли, но это не помогало: вода снова выпивалась до последней капли. Мы уже не знали, что делать. Наконец всех овец до единой привязали на берегу к колышкам.
В первый день съемок на Чампеди появился Петер и, счастливый, заключил меня в объятья. Он пришел как раз в тот момент, когда мы попытались снять сцены с участием Кати. Все получилось великолепно. Доктор Гржимек хорошо выдрессировал волчицу. Она была не очень дикой, но и не слишком прирученной. Тем не менее в обращении с ней требовалась величайшая осторожность. Только перед самым началом съемки Гржимек снял с нее железный намордник, да и то после того, как предварительно был сделан кровавый след, ведущий до самой камеры. Рядом с ней лежал пропитанный кровью тряпичный ягненок, в которого зверь мог вцепиться зубами, — и волчица потом действительно уже не выпускала его из пасти. С помощью этой хитрости нам удалось снять неплохие кадры.
Куда более нервно проходили съемки схваток Педро с волком. У Франца Эйхбергера, нашего Педро, хватило мужества работать без дублера. В эпизоде, когда на него бросается волк, его рука под рубашкой была защищена пропитанной кровью кожаной крагой. При прыжке волка он выставлял руку вперед, и хищник впивался в нее зубами. Эту сцену Францлю пришлось повторить шесть раз.
