Той ночью мне приснился странный сон. В каком-то небольшом городке в Германии на длинной узкой улочке я видела множество вывешенных из окон домов флагов со свастикой. Их кроваво-красный цвет постепенно светлел до тех пор, пока все они не стали белыми.
Когда я приехала в Майрхофен, небольшое местечко в Тироле, то столкнулась там со съемочной группой киностудии УФА, с Марией Коппенхёфер и режиссером Гаральдом Брауном.
[353] Даже в эти последние дни войны продолжали сниматься фильмы. Курьезная ситуация!
Улицы Майрхофена были переполнены немецкими солдатами, прибывавшими с итальянского фронта. На пределе сил, смертельно уставшая, я рухнула на кровать в небольшом гостиничном номере. И вдруг передо мной появилась Гизела Шнеебергер. Она неприветливо произнесла:
— Ну вот, ты все же приехала? — И, указав на мои чемоданы и ящики, добавила: — Это весь твой багаж?
Удивившись происшедшей с ней перемене, я уже собиралась потребовать объяснений, как вдруг в комнате под нами разразился страшный шум. Гизела выбежала, через считанные секунды возвратилась и, пустившись в пляс от радости, воскликнула:
— Гитлер мертв — он мертв!
Наконец-то произошло то, чего мы так ждали. Не могу описать, что испытывала в это мгновение. Во мне бушевал хаос чувств — я бросилась на постель и проплакала всю ночь напролет.
Проснувшись утром, я обнаружила, что осталась одна. Хозяин сказал, что фрау Шнеебергер покинула гостиницу и еще вечером отправилась на крестьянской подводе в Тукскую седловину. Никакой записки она не оставила. Это казалось странным: сама же уговаривала меня уехать из Кицбюэля вместе с ней. Недоброе предчувствие подсказывало, что здесь что-то не то. Но что же могло измениться?
Ганс и Гизела принадлежали к числу моих самых близких друзей, они даже приезжали в Кицбюэль на наше с Петером венчание и прожили в качестве гостей неделю в доме Зеебихлей. К тому же я помогла им обоим — Ганса избавила от фольксштурма, а Гизелу вытащила из тюрьмы в Инсбруке. Что теперь делать? Оставаться здесь было невозможно. Все номера в гостинице заняты, пытаться раздобыть в Майрхофене свободную комнату — безнадежное дело. Возвратиться в Кицбюэль я тоже не могла. Бензин кончился, а пешком туда вряд ли добраться — до города 120 километров. Выбора не оставалось, пришлось отправляться в Тукскую седловину.
Ближе к вечеру удалось найти крестьянина, который на небольшой телеге с сеном подвез меня наверх. Было уже темно, когда я с бьющимся сердцем стояла у двери обшарпанного здания. На светлой деревянной вывеске виднелась надпись: «Гостиница „У барашка“». Перед тем как позвонить, я сделала глубокий вдох. На звонок никто не отозвался. Дверь была заперта. Я позвонила еще раз, уже дольше. Дул ледяной ветер, от холода меня била дрожь. Никакого ответа. В отчаянии я забарабанила кулаками. Наконец дверь отворилась. На меня недружелюбно и недоверчиво смотрел пожилой мужчина.
— Я фрау Рифеншталь, — сказала я, — господин Шнеебергер просил меня приехать сюда.
Он смерил меня враждебным взглядом и грубо ответил:
— В мой дом вы не войдете!
— Вы ведь двоюродный брат Ганса? — спросила я испуганно. — Мне нужно пожить у вас две недели.
— Сожалею, — отвечал он. — Вы не войдете в мой дом. Ганс не знал, что я не сочувствую нацистам.
Выйдя из себя, я оттолкнула его в сторону, ворвалась в дом и с криком: «Ганс, Ганс!» пробежала по комнатам, распахивая все двери. Я подумала, что тут какое-то недоразумение и решила, несмотря на сопротивление хозяина, ждать и не позволить выгнать себя.
Наконец Шнеебергеры нашлись в последнем помещении — на кухне. В центре стояла Гизела. Она как фурия завопила:
— Ты здесь? С ума сошла? Ты действительно подумала, что можешь остаться у нас?
Я не находила слов и лишь беспомощно смотрела на Ганса, сидевшего в углу на корточках, закрыв голову руками. Он не решался взглянуть на меня. И это мужчина, с которым мы счастливо прожили четыре года, который в Первую мировую войну в ходе сражений в Доломитовых Альпах был одним из храбрейших бойцов, который и после нашего разрыва оставался другом и с удовольствием работал вместе со мной над «Голубым светом»! Он не проронил ни слова.
— Ганс, — воскликнула я, — помоги же мне!
Гизела встала между нами, будто собираясь защитить его, и зарычала на меня:
— Ты думаешь, мы поможем тебе? Стерва нацистская!
Она сошла с ума, подумала я, и закричала:
— Ганс, да скажи ты хоть слово! Несколько дней назад я спасла вам жизнь, но не хотела сюда приезжать, это баба твоя меня заманила…
Ганс задрожал от волнения, но не проронил ни единого слова.
Тогда я повернулась к ним спиной и замолчала. Мне еще ни разу в жизни не доводилось сталкиваться с чем-либо подобным. Эта сцена была отвратительной. Я бросила багаж и вышла из дому. В душе что-то оборвалось. Снаружи стояла мертвая тишина. Крестьянин, довезший меня сюда, давно уехал. Я медленно пошла вниз под гору и стала искать какое-нибудь пристанище на ночь. Через несколько минут мне попался пансион. «У нас все места заняты», — сообщили мне. Постучала в другой дом — тот же вопрос, такой же ответ. Третья дверь — то же самое.
Я продолжила путь вниз с горы. Может, удастся найти хоть какой-нибудь сарай, лишь бы не ночевать под открытым небом. При моем болезненном состоянии нужно было остерегаться холода, я должна идти, пока хватит сил.
Тут ко мне неожиданно подошел незнакомый мужчина.
— Фрау Рифеншталь?
Я произнесла лишь:
— Да!
— Не знаю, помните ли вы меня, но мы знакомы, однажды я делал работу для вас. И вот услышал, что вы ищете пристанище, идемте, я помогу!
Он взял меня за руку и сказал, что у него есть небольшая комната, которую я могу занять, сам-то он уж где-нибудь устроится.
Потом он поговорил с хозяином, и мне разрешили остаться на ночь.
Первые аресты
На следующее утро я отправилась назад в долину, в Майрхофен. С собой у меня была лишь косметичка, в которой лежали лекарства, да немного денег, остальной багаж пришлось пока оставить у Шнеебергера. Там находились оригиналы негативов фильмов об Олимпиаде, но в тогдашнем моем состоянии все это потеряло всякий смысл. Я хотела лишь одного — возвратиться к матери.
По дороге удалось сесть в крестьянскую повозку, битком набитую мужчинами в штатском. Примерно через час нас остановили американцы: «Предъявите документы!» Я тоже показала необходимые бумаги. Потом они приказали всем сойти с повозки и следовать за ними. Нас привели в лагерь, устроенный в чистом поле в нескольких километрах от дороги. Мы были арестованы.
Первыми мне помогли австрийские коммунисты. Они узнали меня и были настроены очень дружелюбно. Я облегченно вздохнула и поблагодарила их, когда они поделились со мной кое-какими продуктами. Мало-помалу я стала оживать, больше не чувствовала себя такой одинокой, мы разговаривали друг с другом как здравомыслящие люди, без ненависти и неприязненных чувств. Коммунисты заботились обо мне, познакомили с лагерной жизнью, рассказали, где можно кое-что достать и от чего лучше держаться подальше. Показали дыру в ограждении, которая их самих не так уж и интересовала, так как еды здесь давали достаточно. Но меня эта дыра привлекла больше всего, и уже на следующее утро я сбежала. Это был мой первый побег. Однако свобода продлилась всего несколько часов. Меня снова задержали американцы и поместили в другой лагерь. Поскольку и он плохо охранялся, я снова бежала.
