Мама постаралась меня успокоить, привела назад к гостю, который был шокирован моей реакцией. Я извинилась.
— Знаю, — сказал месье Демаре, — знаю, что вы пережили много горя, что у вас отняли все, заперли в психиатрической клинике, но послушайте: я надеюсь, что скоро ваши страдания останутся позади.
Я снова разрыдалась, всхлипывая, проговорила:
— Как вы думаете этого добиться? Никто не смог мне помочь. Все мои прошения и письма американских и французских друзей остались без ответа. Неизвестность — самое ужасное.
— Моя дорогая фрау Якоб, вас ведь сейчас так зовут…
Я покачала головой:
— Я снова Рифеншталь, несколько дней назад развелась.
Демаре продолжал:
— Сейчас расскажу, как обратил внимание на вашу судьбу и фильм «Долина».
Теперь я слушала чрезвычайно внимательно.
— Я имел дело с парижской фильмотекой. В подвале, где хранится множество копий различных фильмов, обнаружились коробки с надписью «Долина», подписанные вашим именем. Мне стало любопытно. Но было ясно, что весь материал для просмотра просто так мне не получить. Подкупив заведующего складом, ночью я смог прокрутить несколько роликов фильма. Это была рабочая копия без звука.
Как только я услышала, что «Долина» еще существует, и узнала, где она находится, то вздохнула с облегчением.
— Неужели вы видели «Долину»? — вне себя спросила я.
— Да, — ответил Демаре, — не знаю только, та ли эта копия, которую вы сами готовили. Через проверенные источники удалось выяснить, что французская монтажница по заданию капитана Птижана работала около года. Французская группа хотела закончить фильм и использовать его без вашего участия и разрешения. Эти люди поддерживали хорошие отношения со Вторым отделением и его шефом полковником Андрьё. Естественно, они были заинтересованы в том, чтобы подольше продержать вас в заточении, дабы использовать фильм без помех.
— Значит, речь идет о тех же людях, которые меня отправили в психиатрическую клинику? — спросила я пораженно.
— Возможно, — сказал Демаре. — Мне следует вести себя очень осмотрительно. В Париже никто не должен знать, что я сегодня встречался с вами. То, что вы узнали, храните в большой тайне. Ни с кем об этом не говорите, иначе я не смогу ничего для вас сделать, все и так достаточно опасно.
— А как вы собираетесь мне помочь, если никто ничего не должен знать?
— Сейчас вы поймете. У нас с женой есть хороший друг. Он один из самых уважаемых и авторитетных адвокатов в Париже, почетный член Сорбонны, доктор юриспруденции, профессор. Его зовут Андре Дальзас. Он согласился взять ваше дело, так как ваша судьба, о которой он узнал в основном через прессу в Париже, его тронула. К тому же подобное обращение с вами он находит недостойным французов и Франции. Поэтому гонорара за работу ему не надо — чтобы никому не повадно было упрекать, что он взялся за ваше дело только из-за денег.
Мои сомнения постепенно улетучивались. Я начала осознавать, что здесь кроется что-то конкретное.
— А что профессор Дальзас сможет для меня сделать? — тревожилась я.
— Он, если вы согласитесь, — собственно, поэтому я и здесь — привлечет к суду полковника Андрьё.
— Это невозможно! Шеф Тайной французской государственной полиции не может быть обвинен немкой.
— Вам нужно написать заявление, равносильное присяге, и правдиво изложить все, что с вами произошло во французской оккупационной зоне в Австрии и Германии. Если у вас есть подходящие документы, то они по меньшей мере должны являться нотариально заверенными копиями.
— У меня есть важные свидетельства американской штаб-квартиры Седьмой армии и полковника Андрьё. Я покажу вам их, но что заставляет вас выступать в мою защиту?
Демаре ухмыльнулся:
— Я теперь деловой человек и хотел бы, чтобы вы закончили «Долину» для меня, а затем мы бы разделили доход.
— А! — воскликнула я. — Мне нужна только свобода, деньги мне безразличны. Берите все.
— Вы очень много заработаете, фильм фантастический, я неоднократно просматривал ролики.
— У вас имеются финансовые возможности завершить фильм?
— Это не проблема, важно, чтобы пришел конец вашему заточению и чтобы мы добились возвращения отнятого у вас имущества. За то, что вы уже выпущены из тюрьмы, благодарите также профессора Дальзаса, который с недавнего времени уже занимается вашим делом.
Повинуясь внезапному порыву, я вскочила и обняла Демаре, который поначалу показался мне совсем не таким симпатичным, поцеловала его в обе щеки и как ненормальная закружилась по комнате от счастья. Прощаясь, он сказал, что вскоре мы увидимся. Я должна была как можно скорее отослать надлежащие документы и прежде всего сохранять молчание.
Той ночью я не спала. Радость переполняла меня, все было так нереально, слишком фантастично, чтобы быть правдой. Но теперь я могла надеяться. Мое приподнятое настроение передалось и матери, и Ханни. Мы все ожили и с нетерпением ждали вестей из Парижа. Кажется, начинался новый жизненный этап.
Уже спустя неделю пришло первое письмо от Демаре. Он просил срочно прислать мое заявление под присягой и нотариально заверенные документы. Мы получили от него посылку с шоколадом, сахаром и медикаментами. Затем долгое время не поступало никаких известий. Я уже испугалась, что все лопнет как мыльный пузырь.
Падали первые хлопья снега. Наша вторая зима в Кёнигсфельде — полтора года со времени окончания войны, а я все еще узница. Между тем в Германии прошел Нюрнбергский процесс,
[374] появилось новое правительство, началось восстановление страны. Должна признать, что сквозь призму собственной судьбы все вышеупомянутые события переживались мной как во сне.
Среди подсудимых в Нюрнберге меня особенно затронула судьба Альберта Шпеера.
Тем временем, мое терпение подверглось серьезной проверке. Никаких известий из Парижа. Я смирилась с обстоятельствами. Рождество и начало 1948 года мы провели в подавленном настроении. Но затем от профессора Дальзаса пришло первое письмо, которое вселило в меня оптимизм. Он прислал мне различные формуляры, заявления на имя французского Верховного суда и доверенности по процессу, которые я должна была подписать и отослать обратно.
В середине января нас во второй раз посетил Демаре. Он привез с собой два договора, которые я подписала, не глядя. Вот так для возвращения свободы я согласилась почти на все. Первый договор предусматривал, что я передаю его фирме «Ателье Франсе» исключительные права на использование всех моих фильмов, включая «Долину», во всем мире. Прибыль от чистого дохода делится поровну между его фирмой и мной. В дальнейшем на меня возлагались обязательства обсуждать с месье Демаре все проекты — как свои, так и кем-либо предложенные.
