На пятый день мы добрались до Акобо. Там живет племя ануаков.
[483] Никогда еще я не видела таких потрясающе красивых африканцев, особенно девушек, чьи тонкие черты лица говорили о наличии арабской крови. Их заплетенные в косы волосы были украшены красной глиной и намазаны маслом. Казалось, весь народ носит парики. К сожалению, мы пробыли в этой провинции только два часа, так что сфотографировать удалось совсем немного. Я загадала желание когда-нибудь вернуться сюда и снять больше.
После длительной езды мы приблизились к плато Бома, на границе с Эфиопией. Мне показалось, что я в Швейцарии. Чудные зеленые холмы и приятный климат на высоте 3000 метров, прекраснейший уголок Судана. Добраться сюда без риска можно только на самолете. Здесь мы прожили несколько дней. В почти непроходимых зарослях кустарников жили еще не известные племена. Едва ли их покой могли потревожить посторонние. Часто у меня было чувство, что за нами наблюдают, но очень редко удавалось увидеть лица туземцев. Один раз на несколько секунд показались две черные фигуры, единственным украшением которых служили металлические кольца-серги размером с тарелку. В следующий раз появилась группа в головных уборах из белых перьев цапли. К сожалению, никого из них невозможно было сфотографировать — слишком осторожными оказались жители этого края.
На обратном пути мы провели день в Пибор-Посте, месте проживания мурле.
[484] Их мужчины знамениты как охотники на львов, а девушки и женщины, чьи головы украшал голубой бисер, курившие кальян наравне со своими отцами и мужьями, были веселы, расположены к шуткам и совсем не пугливы. Я могла их снимать, сколько угодно.
В Боре я распрощалась с губернатором, ему нужно было возвращаться в Малакаль. Он посоветовал мне не плыть на нильском пароходе до Джубы, а дождаться автомобильного конвоя. В доме для гостей Бора у меня впервые в Африке поднялась температура. Врач, за которым послали, не пришел, довольствовался тем, что прислал с мальчиком таблетки. Я посмотрела на это скептически, но таблетку аспирина выпила. На следующий день все прошло.
Вскоре мне представился случай поговорить с бывшим арестантом, динка, убиравшим мою комнату. Он убеждал меня, что в случае провинности лучше оставаться на месте и понести наказание. Я спросила, не приходилось ли ему быть наказанным несправедливо. Выяснилось, что мой собеседник должен был собирать так называемые налоги с вождей динка — один раз в год за каждую скотину нужно платить небольшую сумму. Но вожди не дали ему денег, а суданские чиновники обвинили в воровстве.
— Если вы были невиновны, то почему не убежали? — спросила я.
Он ответил:
— Долго прятаться в кустах не может никто.
— Как же так? Ведь есть огромные пространства, где люди еще не живут.
— Необжитыми могут быть сотни километров, но все-таки человек, который прячется, на кого-нибудь наткнется. Прожить в кустарниках можно, только сведя знакомство с людьми, а когда двое или трое знают о существовании беглеца, через пару недель о нем узнают все. Барабанщики передают на большие расстояния любую новость. И всегда находится предатель, который за деньги передаст ее дальше. До сих пор еще никому не удавалось долго скрываться среди этих пространств.
На следующий день прибыли обещанные губернатором грузовики. Я удивилась, что на таких новеньких машинах никого, кроме водителей, не было. Только позже, когда я услышала про революцию, разразившуюся в Южном Судане спустя несколько месяцев после моего визита, до меня дошло, что машины, ехавшие тогда в Джубу, должно быть, принадлежали военному ведомству. Вероятно, поездка губернатора к эфиопской границе была разведывательной, и я, сама того не зная, в ней участвовала.
На одной из этих машин я покинула Бор. Мы хотели попасть на последний паром, отъезжавший на Джубу в пять часов вечера. Улица еще не высохла, и приходилось неоднократно переезжать огромные лужи с водой.
Внезапно я увидела, как из кустов выходят три воина-динка — изящные высокие фигуры с копьями и традиционными широкими поясами, украшенными жемчугом. В таком виде их видели редко. Я попросила водителя остановиться, что он и сделал, но крайне неохотно. Тогда я еще ничего не знала о напряженных отношениях между жителями севера и юга Судана, постоянно приводивших к восстаниям в южной части страны. Думая только о том, что это единственная возможность сфотографировать такую редкую группу, я выпрыгнула с «лейкой» из машины. Неуверенно двинувшись к трем туземцам, замерла в нескольких метрах от них. Динка тоже. Но как только я продемонстрировала свою камеру, они сразу же все поняли. Самый высокий из них подошел ко мне и показал открытую ладонь. Они хотели денег. Здесь прошло много туристов по направлению к Нилу. Я кивнула, но где-то в глубине души почувствовала опасность. Сделав несколько снимков, пошла к машине, чтобы взять деньги. Когда я открыла сумку, меня как кипятком обдало: у меня больше нет наличности, только чек, который я хотела выкупить в Джубе. Динка за мной наблюдали. Неожиданно один из них вырвал сумку у меня из рук. Я попыталась собрать то, что из нее вывалилось. И тут рядом со мной стояли уже не три туземца, а пять или шесть, и многие выходили из кустов. Динка по праву чувствовали себя обманутыми. Они сильно жестикулировали и поставили копья в угрожающее положение. В это опасное мгновение мой взгляд упал на металлический портсигар, купленный в Малакале. Я подержала его на солнце так, чтобы он заблестел как золото, и бросила через головы динка в траву. Пока они мчались за коробочкой, водитель газанул. Чудо и счастье, что автомобиль выскочил из тины. Еще долго динка бежали за нами с копьями и громким ревом. Водителя и меня обуял смертельный ужас — если бы машина остановилась, можно представить последствия. Это был единственный раз за всю экспедицию, когда мне угрожали первобытные африканцы. По моей собственной вине…
Слишком рано начало темнеть, паром мы прозевали. Только ночью добрались до Нила. В Судане едва ли найдется место, более любимое москитами, чем южный Нил. Ночь была полна мучений.
Джуба
Первым утренним паромом мы переправились через реку, и водитель отвез меня в дом для гостей Джубы. Более чем примитивное строение, с клопами в матраце. Сразу возникло желание уехать отсюда как можно быстрее. Но как? Машины уже нет, деньги — на исходе. Обратный авиабилет — из Найроби, но туда еще сотни километров. С Джубой тогда не было ни железнодорожной, ни автобусной связи. Оставалось разузнать, не подвезет ли меня грузовик.
Прежде всего надо было зайти на почту, забрать свои письма. Открывать страшно — с момента моего отъезда из Мюнхена прошло более полугода. Сообщали, что мама здорова — а это единственное, что меня волновало. Она даже получила от меня письма. Менее приятным было то, что я не обнаружила известий от Улли, секретаря моего друга Гарри Шульце-Вильде, который и представил мне его в Мюнхене для подготовки к поездке в Судан. Улли должен был телеграфировать о получении отснятых пленок, отправленных мной из Малакаля. Он твердо обещал письменно докладывать обо всех деталях — о нечеткости съемки или неправильном освещении, других подобных вещах. Неужели в фотоаппарате из-за тряски что-то повредилось? Об этом даже подумать ужасно. По возвращении в дом я была неприятно удивлена, встретив Оскара Луца и «нансеновцев». Предполагалось, что они уже давно в Кении. Мы прохладно поздоровались, и я постарались избежать дальнейшего общения с ними.
