Наконец-то засветило солнце, и быстро высохли дороги. Наш первый визит был в жилище масаев на юге Кении, в Лоитокиток, недалеко от границы с Танганьикой. До того как мне позволили переступить порог поселения масаев, старейшины племени долго разговаривали и спорили с фон Изенбургом. Ему пришлось перечислить вождю своих родственников, принадлежавших к европейским правящим домам, вплоть до английского королевского двора, а также скончавшегося 50 лет назад императора Австрии и короля Уганды Франца Иосифа.
[488] После этого собеседники преисполнились к моему спутнику глубоким уважением и разрешили нам войти. Дело того стоило. Через некоторое время мне разрешили фотографировать. До тех пор мне не приходилось видеть таких красивых масаев. Их первоначальная сдержанность исчезла, но такими доверчивыми, как нуба, они все равно не становились.
Иногда масаи заставляли ждать себя по нескольку часов, не выполняли обещаний, а потом становились вновь обезоруживающе милы. Они демонстрировали нам, как изготавливают щиты, рассказывали что означает их орнамент, показывали тренировочные бои.
Бросались в глаза тонкие, почти женские черты лица особой своеобразной красоты, отличавшие многих юных масаев, называемых «морани». Этот женственный облик, да еще с длинными, выкрашенными в красный цвет волосами, искусно заплетенными в небольшие косы, на концах обернутые козьей кожей, причудливо контрастировал с мужественным телосложением. Время обучения «морани» длилось девять лет. У каждого было копье и щит. Наличие щита обычно символизировало бой или ссору, в то время как копье являлось всего лишь жизненно необходимым оружием против диких зверей.
Британские колониальные чиновники уже давно перестали сажать масаев в тюрьму за воровство скота. Стремление этого племени к свободе столь велико, что его представители готовы отказаться от пищи и умереть. Поэтому англичане выбрали иной способ воздействия. Провинившийся масаи в наказание отдавал любимую корову. Жестокость этой кары может оценить только тот, кто знает, что она означает для масаев. У них, как и у индусов, в обиходе широко распространено прямо-таки обожествление скота. Любимая корова для молодого масая — самое лучшее, чем он владеет. Однажды молодой воин масаи, осужденный на подобное наказание, пришел в такое отчаяние, что во время исполнения приговора, когда его корова получила новое клеймо, схватил копье и заколол английского чиновника. Он хорошо понимал, что за свой поступок должен поплатиться жизнью.
Однажды я, оказавшись одна, заблудилась и заметалась на местности — не у кого было спросить совета. Вдруг на горизонте появились два масая с копьями и щитами. Я подъехала к ним и, забывшись, спросила дорогу по-английски. Ответ поразил меня безукоризненностью знания этого языка. Я ошеломленно спросила:
— Каким образом вы научились так хорошо говорить по-английски?
— Я выучил его в школе.
— В какой школе?
— В Найроби, затем в Лондоне.
— Что вы делали в Лондоне?
— Готовил диссертацию. Я учитель.
Нет слов! Масаи выглядел сошедшим со страниц иллюстрированной книги по этнологии.
— Почему же вы все еще здесь?
Тут он, улыбаясь, произнес:
— Я люблю быть масаем.
Не все масаи могут сохранять традиции и одновременно брать кое-что от современности. К концу моего трехмесячного фотосафари по областям масаев в Кении и Танганьике, я побывала на редком празднике, на церемонии, устраиваемой один раз в пять-шесть лет. Тогда юношей, посвящаемых в «морани», стригли, а более старшим, у которых срок пребывания в качестве «морани» закончился, отрезали косы. Это своеобразный праздник любви. Три дня девушки-масаи и «морани» танцевали — не под музыку, а под ритмические песнопения. Было выпито много медового пива, праздник обычно завершался сексуальными оргиями. Незадолго до окончания церемонии мы покинули место ее проведения. То, что я увидела и сфотографировала, совершенно необычно. Пленку использовала до последнего кадра. Переполненные всем пережитым, мы с Эрнстом фон Изенбургом вернулись в Найроби. Там я покинула своего симпатичного попутчика.
До отлета я провела несколько дней в Малинди
[489] у Индийского океана. Великолепный пляж был безлюден, я оказалась единственным гостем в отеле «Лоуфордс». Чудесная бухта с большими постоянными волнами независимо от ветра в изумрудных красках принадлежала только мне одной. Я бросалась в эти волны счастливая, что совершила поездку по Африке. Тяжелые воспоминания покинули меня. Это было похоже на рождение заново.
На моей маленькой пишущей машинке я записывала свои переживания — из моего подробного дневника и появились на свет эти мемуары. Я также писала отчеты о сюжетах всех моих фоторабот. Отснятые там 210 пленок — моя первая работа фотографа.
Снова в Германии
Восьмого августа 1963 года я стояла в Мюнхене перед дверью своей квартиры на Тенгштрассе. Сердце стучало. Десять месяцев тому назад я здесь прощалась. Открыла дверь мама. Увидев меня, она вскрикнула. Это был крик не радости, а ужаса.
— Моя девочка, как ты выглядишь? — Слезы побежали у нее из глаз.
— Я же совсем здорова, дорогая мамочка, я ни разу не болела.
— Бедная Лени, я тебя не узнаю.
— У меня просто волосы выгорели на солнце, но это же не так плохо, они отрастут и восстановятся.
Мать все мучили сомнения:
— Боже мой, как ты похудела, на тебе лица нет, у тебя болезненный вид.
Я этого не чувствовала. Принимая во внимание реакцию матери и свое правдивое отражение в зеркале, пришлось во всяком случае констатировать, что экспедиция повлияла на мою внешность не лучшим образом. Потом выяснилось, что откормить меня совсем не просто. Я могла есть что угодно, но не поправлялась. Организм так привык к обезжиренному скудному питанию, что больше не усваивал белок. И лишь после долгих месяцев специального лечения мой прежний вес постепенно восстановился.
Реакция матери не самое худшее, что меня ожидало. Вспоминая о том, что стало со мной, когда пришлось узнать, что мои посылки с отснятыми пленками не поступили на почту, до сих пор ощущаю мороз по коже…
Все дело было в Улли. Молодой человек произвел на меня хорошее впечатление — спокойный, вежливый, заинтересованный во всем, что касалось фотографии. Он должен был информировать меня как можно быстрее о техническом качестве снимков. Напрасно я ждала его отчета о первой посылке с пленками. Телеграммы, посланные из Джубы и Найроби, остались без ответа. Только незадолго до отъезда в Германию я получила от Улли какое-то невразумительное письмо. И все же я знала, что пленки прибыли. Поэтому, дома после приветствий первым делом спросила:
