До отъезда в Асуан я вспомнила совет прежнего немецкого посла в Судане, господина де Хааса, — и послала наудачу телеграмму в Хартум спикеру парламента: «Прибываю в Вади-Хальфу пароходом 7 декабря 1968 года. Лени Рифеншталь».
У меня не было ни малейшего представления, кто получит эту телеграмму и будет ли от этого толк. Это значило поставить на карту все.
Мы покинули Каир. До Асуана оставалось около 1000 километров. Дороги находились в прекрасном состоянии, мы продвигались быстро. Так как пароход из Асуана отходил через четыре дня, мы побывали в Луксоре, и я исполнила свою заветную мечту — осмотрела Долину фараонов. Впечатление грандиозное. От фресок в гробницах я с трудом могла оторваться.
Когда, приехав в Асуан, мы увидели в гавани наш маленький кораблик, меня охватил страх. Это оказался не туристический пароход, а судно для перевозки апельсинов, на котором в качестве пассажиров находились только арабы и чернокожие. Где на нем для нашей машины с прицепом найдется место?
И действительно, погрузка оказалась весьма трудной. «Лендровер» выглядел слишком громоздким для этого суденышка. Прицепу на пароходе места вообще не нашлось. Требовалась дополнительная лодка с буксирным канатом. И вот, наконец, мы с Хорстом уже сидели на палубе среди апельсиновых ящиков. В первый раз мы вскрыли наши запасы, отфильтровали питьевую воду и с наслаждением килограммами поглощали великолепные вкусные апельсины. Это было плавание как будто не по реке Нил, а по большому озеру, поскольку некоторое время назад вода перекрыла плотину и затопила прибрежные районы.
На третий день мы приплыли к Вади-Хальфе. Меня охватило беспокойство и страх. В голове была только одна мысль: поплывем мы в Судан или нет? Судно замедлило движение и приблизилось к берегу. Перед нами простиралась только голая пустыня. Там, где когда-то раньше находилась Вади-Хальфа, все затопила вода. Весь город. Торчала только маковка церкви.
Песчаный берег выглядело совершенно безлюдно. Перед нами — суданская граница, где решалась судьба нашей экспедиции. Моему отчаянию не было предела. Я не могла даже представить, что случится, если нам не позволят въехать в страну. Люди на палубе готовились покинуть пароход, сгружать ящики с апельсинами и помидорами. Пристани тоже на месте не оказалось, кругом только песок. Наше судно притянули к берегу канатами и закрепили за стоящий там старый пароход. Я словно окаменела. Вдали, почти у горизонта, виднелись три машины, оставлявшие после себя глубокие следы на песке. Это могла быть полиция, подумала я, и тогда все — нашей экспедиции конец. Сердце застучало. На пароход поднялись несколько суданских служащих. Один из них направился прямо ко мне. Я задержала дыхание и смотрела в землю. Заданный по-английски вопрос, не я ли Лени Рифеншталь, остался без ответа. Подошел еще один чиновник в форме. Сердечным тоном он произнес невероятные слова: «Добро пожаловать в нашу страну».
Не насмешка ли это: мне — «добро пожаловать», той, которая месяцами не могла получить ни визу, ни разрешение для машины, — тут что-то не так. Я боялась, что опять случится какая-то неприятность. С недоверием выслушала пояснение офицера: им сообщили из Хартума о моем прибытии и просили оказывать мне всевозможные услуги. Первая из них состояла в том, что для нас уже успели забронировать грузовой вагон и два спальных места в поезде. Этим же вечером мы могли выехать в Хартум. Хорст и я не переставали удивляться.
О разрешении на въезд машины никто не спросил. Чиновники на таможне сами заполнили наши формуляры, проштамповали паспорта, даже не взглянув на огромный багаж. На протяжении месяцев я получала из Хартума только ужасные известия. Чем же можно объяснить подобную перемену? Мы были гостями окружного офицера, человека приятного во всех отношениях. Торжественная трапеза по случаю нашего прибытия состоялась в открытом помещении, под стоящей на легких опорах соломенной крышей. В арабских странах это великолепная защита от солнца. Кушанья были прикрыты легкими крышечками. Перед едой суданцы кланяются в сторону Мекки, что по арабской традиции означает — в руках нет ножа или вилки, они едят просто руками.
С наступлением сумерек нас привезли к поезду. Время пути до столицы составляло тридцать шесть часов — день и две ночи. Информация о нас передавалась на протяжении всего пути следования. На следующий день к нам пришел начальник маленькой станции и спросил, нет ли у нас лекарств для больной малярией женщины. У нас с собой оказалось достаточно резохина. Наступила вторая ночь. Было уже довольно поздно, поезд стоял. Вдруг в коридоре я услышала мужской голос, повторявший мое имя: «Лени, Лени».
Внезапно навалился страх: неужели меня пришли арестовывать? Затем постучали в дверь. Я открыла и увидела офицера. В темноте разглядеть его лица я не могла. Он приблизился, поздоровался, обнял меня. Поразительно! Это был генерал Осман, который несколько лет тому назад, при первой моей поездке в горы Нуба, подписал письма губернаторам различных суданских провинций с просьбой оказывать мне всяческую поддержку. Хорошо запомнились его темперамент и гостеприимство.
— Как прекрасно, — сказал он, — что вы снова в Судане. Из Хартума я получил уведомление, что вы здесь проездом. Мне бы очень хотелось пригласить вас на обед. Пожалуйте в мой дом.
Я удивленно посмотрела на него:
— Мы же не можем покинуть поезд.
— Не беспокойтесь, без вас поезд не уйдет, — сказал он.
Смущенная, я сошла на перрон. Когда мы вошли в дом генерала, слуга показал нам две элегантные ванные комнаты. С ума сойти, ведь с начала поездки на пароходе у нас не было возможности искупаться или принять душ…
Во время обеда, в котором участвовали также шеф полиции и другие офицеры, я узнала, что в Хартуме нас ожидает много интересного. Генерал поинтересовался, взяла ли я свои вечерние платья. Я как будто свалилась с облаков — ведь еще вчера ни о каких приемах невозможно было даже подумать.
— Принарядитесь, вас ждут в Хартуме, вы будете приняты как королева.
Постепенно мне становилось все тревожнее.
Поезд действительно по-прежнему стоял на платформе: высшие офицерские чины обладали тогда в Судане неограниченной властью. Прощаясь, генерал пригласил меня на обратном пути погостить у него еще. Мы поехали дальше в смятении и растерянности. Что все это означало?
В Хартуме нас встретили Вайстрофферы. Об оказанных мне почестях они уже знали и, так же как и мы, хотели бы узнать: что же произошло на самом деле?
Первый гала-прием состоялся в Омдурмане, в здании, напоминающем дворец. Накануне я сильно простудилась и отвечала на вопросы с усилием, хриплым голосом.
Когда гостеприимный хозяин подсел ко мне и я спросила его, как же понимать этот праздничный прием, ведь в Германии я должна была месяцами ждать визу, он, смеясь, ответил:
— Должен вам рассказать странную историю. Может быть, доля вины есть и на мне.
Я с любопытством смотрела на суданца, одетого в шелковую, черную с серебряной окантовкой амуницию. Наверное, министр или губернатор…
