Со временем палаточный городок благоустраивался. У нас была даже собственная кухня. Две небольшие палатки мы превратили в темные комнаты для проявления пленки, а в двух других, больших, все вместе трапезничали. Из пустых, плавающих в море бочек из-под бензина наш умелый руководитель съемок соорудил сказочные сходни, а доктору Зорге предстояло с помощью готовых к услугам эскимосов изготовить клетки для белых медведей.
Далекие от кино люди зададутся вопросом, почему мы взяли с собой в Гренландию белых медведей, когда в Северном Ледовитом океане они водятся в достаточном количестве. Фанк уже ответил на этот вопрос. Как представляет себе любитель съемку следующей сцены: «Пока члены экспедиции, ничего не подозревая, спят в палатках, к берегу подплывает белый медведь, чтобы напасть на них»? Неужели кто-нибудь полагает, что подобные кадры могут получиться с «вольными» медведями? При съемке научно-популярного фильма без игрового действия мы могли бы целыми днями охотиться за хищниками, пока не набрели бы на одного. И если бы мы действительно увидели дикого белого медведя, тот со скоростью, на какую только способен, улепетнул бы от нас подальше. Наконец, никто из участников экспедиции не согласился бы — из желания показать все в «натуральном» виде, — чтобы его съел белый медведь. Ни одному человеку в мире не удалось бы управлять действиями зверя так, как того требует режиссер.
Кстати, три наших медведя отнюдь не были послушны как собаки. Это были заматеревшие, дикие создания, возможно, даже более злобные, чем те, что жили на воле. Их гамбургский сторож не отваживался дотронуться рукой даже до клетки. Поэтому-то мы и не знали, получатся ли игровые сцены. Чтобы не держать зверей все время в клетке, мы попытались построить им своего рода вольер. У нас были для этой цели с трех сторон скалы, которые, правда, при приливе возвышались над водой всего лишь на два метра. Четвертой стороной медвежатника служило открытое море. Этот выход пришлось закрыть большой проволочной сеткой, опущенной на глубину четырех метров, до самого дна бухты. Мы полагали, что этого достаточно, чтобы медведи не смогли выбраться на волю.
Теперь для Томми, самого крупного медведя, настала долгожданная минута — дверь клетки открылась. Он осторожно высунул голову наружу, немного поводил ею из стороны в сторону — и плюхнулся в воду. Там он с понятным удовольствием стал выполаскивать из шкуры грязь, накопившуюся за долгий срок плена. Оба его коллеги с завистью наблюдали из клеток. Но вскоре мы поняли, что недооценили Томми. Вначале он попытался вскарабкаться на скалы — падающие камни загнали его обратно в воду. Мы решили, что придумка с вольером-медвежатником не оправдывает себя. Ибо не мог же кто-то из нас постоянно стоять на скале и отгонять медведя. А зверь уже нашел выход. Он погрузился в воду и стал искать место, где можно выскользнуть. Проволочная сетка доходила до ровного дна. Не найдя никакой дыры, медведь отгреб лапами мягкий ил — и вот он уже на свободе. Мы издавали воинственные крики, но беглец еще быстрее плыл от берега в открытое полярное море. За ним тотчас же бросился вдогонку на своем каяке эскимос Тобиас, смелый охотник на медведей, побывавший уже в экспедиции Вегенера. И действительно, ему удалось ловко отогнать зверя назад к берегу. Но в клетку Томми уже больше не пошел, не соблазнил его даже самый лучший кусок тюленины. Он не без удовольствия плавал себе в заливчике, и двум участникам экспедиции пришлось следить за ним и пресекать всякую попытку снова вырваться на волю.
Все в эти дни спали плохо, так как любой шорох связывали с медведями. Наконец, на четвертый день Томми прекратил борьбу с урчащим желудком и засеменил назад в клетку — дверь тотчас захлопнули.
За исключением нескольких сцен с эскимосами, вся наша работа должна была проходить на айсбергах и льдинах. Таким образом, предстояло найти айсберг, на который можно было бы забраться, по возможности, с наименьшим риском. Поскольку мимо Уманака ежечасно проплывало бесчисленное количество ледяных глыб, выбор был достаточно большой, но скорость такая, что за несколько часов они удалялись от лагеря на сотни километров.
Существовала и еще одна проблема. Снимать на айсберге нужно было не один день, а в течение нескольких недель. Однако срок жизни любого из них куда короче.
Айсберги — отнюдь не надежная «почва» под ногами, я считаю их опаснее горных ледников. Когда от ледяной горы откалываются куски, грохот бывает настолько сильным, что создается впечатление, будто палят пушки боевого корабля. Никто из нас не представлял себе, как можно взойти на столь шаткие «подмостки», не говоря уж о том, чтобы работать на них. Выражение лица нашего режиссера день ото дня становилось все мрачней. Он начинал понимать, что недооценил опасности: во время каждой съемки ему придется рисковать жизнями людей.
Как-то утром Фанк созвал всех и сообщил, что, посоветовавшись с учеными, решил перенести лагерь внутрь фьордов Гренландии. Тамошние айсберги только-только оторвались от ледника, поэтому более устойчивы и прочны. Он надеется отыскать айсберг, севший на мель у берега и утративший благодаря этому склонность к скитаниям.
Мы располагали всего двумя небольшими моторными лодками. Перебазировать на них все имущество было невозможно. Продукты питания и палатки должны остаться в Уманаке и доставляться к лагерю во внутренней части фьорда лишь по мере надобности.
Фанк взял с собой двенадцать человек, остальные остались в Уманаке. К слову, в группе я была отнюдь не единственной женщиной, как почти всегда раньше; из тридцати семи участников экспедиции девять принадлежали к прекрасному полу.
Научные работники взяли с собой жен, Удет — рыжеволосую подругу голубых кровей со странным прозвищем Вошь, Фанк — секретаршу Лизу, ставшую впоследствии его женой. Кроме того, с нами была еще и очень изящная дама — жена американского режиссера Мартона,
[195] который наряду с нашим фильмом снимал комедию под названием «Эй, вы, там, на Северном полюсе», с участием Гуцци Ланчнера и Вальтера Римля.
Поскольку в начале съемок я не была занята, то всей душой наслаждалась свободой, равно как и окружавшей меня арктической природой. Воздух был мягким как шелк, и погода стояла настолько теплая, что можно было ходить в купальном костюме, но тут объявился бич в виде мошкары. Чтобы спастись от москитов, я собрала свою байдарку, отгребала в купальнике подальше в море и отдавалась на волю волн, час за часом, до обеда. Проскальзывала через ледяные ворота, мимо сверкающих айсбергов, проплывала сквозь поблескивающие гроты, стены которых сверху и вплоть до поверхности моря переливались зеленым, розовым, голубым и фиолетовым оттенками. Несколько раз мне встречались эскимосы в юрких каяках, возвращавшиеся с охоты, — они приветствовали меня улыбкой.
Однажды тайком от всех я перенесла из палатки в байдарку резиновый матрас и подыскала себе айсберг с пологим основанием, на которое можно было легко взобраться. На нем образовалось небольшое озерцо из талой воды, сверкавшее словно изумруд в окружении бриллиантов. На айсберге царила такая жара, что я смогла принять освежающую ванну. Потом легла на матрас и стала загорать. Такой свободной и беззаботной я редко себя ощущала; мой ледяной корабль тем временем продолжал неспешный путь по фьорду.
