Гитлер еще не пришел к власти, партия потерпела ряд неудач: на афишных тумбах снова сообщалось о его выступлении во Дворце спорта. Я пообещала по возвращении рассказать о Гренландии и потому позвонила в отель «Кайзерхоф», где попросила к телефону Шауба или Брюкнера. На этот раз к аппарату подошел Шауб, который говорил со мной довольно сухо. Я попросила передать фюреру, что возвратилась из Гренландии. Уже через несколько часов у меня зазвонил телефон. Теперь у аппарата был Брюкнер. Он осведомился, не буду ли я свободна завтра во второй половине дня, — Гитлер с удовольствием выпьет со мной чаю. Мы договорились на пять часов.
Поднимаясь на лифте в отеле «Кайзерхоф», я обратила внимание на мужчину невысокого роста с сухощавым лицом и большими темными глазами, который бесцеремонно уставился на меня. Он был в плаще и фетровой шляпе. Как потом выяснилось, это доктор Геббельс, будущий министр пропаганды. Он вышел на том же этаже, что и я. Брюкнер, уже ожидавший меня, поприветствовал и незнакомца:
— Доктор, фюрер еще занят, посидите пока в салоне.
Затем адъютант провел меня в рабочую комнату Гитлера, который вышел мне навстречу и поздоровался непринужденно и сердечно. Его первые слова были:
— Ну, чего вы насмотрелись в Гренландии?
После того как я восторженно рассказала о своих впечатлениях и стала показывать фотографии, вошел Брюкнер и сказал:
— Доктор Геббельс ждет в салоне.
Гитлер прервал его:
— Передайте доктору, что скоро освобожусь.
Я же была настолько многословной, будто делала научный доклад.
В кабинете вновь появился Брюкнер и напомнил Гитлеру, что пора отправляться. Тот наконец поднялся и сказал вежливо:
— Извините, фройляйн Рифеншталь. Вы рассказывали так захватывающе, что я чуть было не опоздал на предвыборное собрание.
Тем временем появился Шауб, держа в руках пальто Гитлера. Одеваясь, фюрер сказал Брюкнеру:
— Подвезите фройляйн Рифеншталь в своей машине, а я зайду на минуту к доктору Геббельсу.
Я с удивлением спросила:
— Куда я должна ехать?
Брюкнер ответил:
— Фюрер предположил, что вы тоже направляетесь во Дворец спорта, но можете не успеть, поэтому я должен захватить вас с собой. Подождите здесь секунду, я сейчас вернусь за вами.
Дальнейшее происходило в большой спешке. Меня усадили в машину, где уже находились две дамы, имен которых я теперь не припомню.
От мероприятия во Дворце спорта в памяти у меня не осталось никаких подробностей. Знаю только, что речь Гитлера была аналогична той, которую я слышала перед поездкой в Гренландию. Те же воодушевленные массы, те же заклинающие слова. Фюрер говорил свободно, без бумажки. Его слова словно хлестали слушателей. Гитлер внушал им, что построит новую Германию, обещал покончить с безработицей и нуждой. Когда он сказал: «Сначала общественная польза, потом собственная выгода», это запало мне в душу. До сих пор я жила совершенно эгоцентрично и мало интересовалась другими людьми. Я почувствовала себя пристыженной и, вероятно, была не единственной, кому не удалось избежать гипнотического влияния Гитлера.
После его речи у меня оставалась лишь одна мысль: по возможности быстрее добраться до дому. Мне не хотелось быть втянутой в политику, что могло ограничить мою свободу.
На следующий день я неожиданно получила приглашение от фрау Геббельс,
[197] с которой еще не была знакома. Собственно, мне было неприятно идти туда, но любопытство, связанное с желанием побольше узнать о Гитлере, одержало верх. И я не ошиблась. Войдя в квартиру на Рейхсканцлерплац, среди множества гостей я увидела фюрера. Ничто в нем не напоминало вчерашнего фанатичного оратора.
Как я узнала от фрау Геббельс, которую без преувелечения можно было назвать красавицей, такие встречи устраивались, когда Гитлеру после напряженных предвыборных поездок хотелось расслабиться. Приглашались в основном деятели искусств.
Здесь я встретила также и Германа Геринга, который тогда был еще не таким тучным, как впоследствии, будучи рейхсмаршалом. В газетах он прочел о моих полетах с Удетом в Гренландии и теперь хотел узнать побольше о нашей с ним совместной работе. Они ведь были летчиками-однополчанами. Но с 1918 года у Геринга не было никаких контактов с Удетом.
Потом меня заметил доктор Геббельс, и опять я почувствовала на себе его странный взгляд. Находчивый, сыплющий каламбурами и остротами, он был блестящим собеседником. Тем не менее — не знаю, как это объяснить, — у меня, когда я находилась рядом с ним, было какое-то нехорошее чувство. Лицо его было довольно выразительным, но нижняя часть лица, особенно рот, выглядели несколько вульгарными. Странно, что у этого человека оказалась такая красивая жена. Магда Геббельс — светская дама, холодная и уверенная в себе, образцовая хозяйка дома — сразу же завоевала мою симпатию.
Гости — примерно человек сорок — были мне незнакомы. О политике говорили мало, в основном о театре и других культурных событиях.
С Гитлером я избегала находиться рядом. Мы обменялись всего лишь несколькими словами. Он почти весь вечер просидел на небольшой софе, увлеченно беседуя с дочерью Лео Слецака, Гретль,
[198] известной молодой певицей, с которой он, что называется, давно дружил. Я знала ее только по сцене, видела в некоторых опереттах. Это была блондинка, довольно пухленькая, но, по слухам, весьма темпераментная.
Незадолго до полуночи я попрощалась, однако Гитлер подошел ко мне и задал неожиданный вопрос, не мог бы он завтра ненадолго зайти ко мне с Генрихом Хоффманном — посмотреть фотографии «Голубого света». К такому визиту я не была готова, поэтому с беспокойством спросила:
— А послезавтра нельзя?
— К сожалению, нет, — ответил Гитлер, — Хоффманн и я должны завтра вечером возвратиться в Мюнхен, и в Берлин мы снова приедем не так скоро.
Я подумала о своем крохотном лифте и сказала:
— Моя квартира на шестом этаже, а лифт в доме очень маленький.
Гитлер засмеялся:
— Мы и без него обойдемся.
Визитной карточки у меня с собой не было, и я написала адрес на листке бумаги.
