Ему удалось даже ободрить выглядевшего довольно обескураженным Геббельса. Мне еще ни разу не доводилось встречаться с человеком, который бы обладал такой силой убеждения и мог оказывать на людей такое влияние. Для меня же это стало поводом, несмотря на мощную энергию, исходившую от этого человека, по возможности избегать его близости.
Гитлер проигрывает выборы
Я вернулась в Берлин, исполненная решимости заниматься только собственными делами и не позволять никаким политическим авантюрам отвлекать себя. Я получила разные предложения, некоторые очень привлекательные. Но я была еще занята в проекте Фанка. Через несколько недель на перевале Бернина предстояло закончить съемки игровых сцен для фильма о Гренландии.
Все же благодаря случаю я в том же году встретилась с Гитлером еще раз — в необычной ситуации. По моим записям на календаре, это произошло 8 декабря 1932 года. Я была на концерте и возвращалась домой по Вильгельмштрассе. Тут я услышала выкрики продавцов газет: «Грегор Штрассер
[202] покидает Гитлера!», «Конец НСДАП!», «Звезда Гитлера закатилась!». Я набрала газет и села в холле гостиницы «Кайзерхоф», чтобы прочесть сенсационные сообщения. То, что писалось в газетах, было для Гитлера крайне унизительно. Только теперь я поняла, что мне рассказывал в поезде Геббельс — об интригах и борьбе за власть в партии. Как могло все так быстро и кардинально измениться? Еще месяц назад в Мюнхене я видела Гитлера, уверенного в победе, а теперь я узнаю о крушении его надежд.
От этих мыслей меня оторвал мужской голос:
— Что это вы здесь делаете?
Я подняла глаза. Передо мной стоял долговязый Брюкнер.
— Верно ли то, о чем пишут газеты?
Сделав пренебрежительное движение рукой, он ответил:
— Кампания в прессе, не более того. — И тут же размашистыми шагами направился к лестнице.
Я была ошеломлена и чувствовала, что происходит что-то необычное. Потом снова углубилась в чтение. Я понятия не имела ни о Грегоре Штрассере, ни о генерале Шлейхере, вообще не помню, чтобы слышала эти имена.
Теперь я видела их напечатанными крупными буквами на первых полосах. Видимо, Штрассер был соратником Гитлера, изменившим ему и заключившим договор с его противниками.
Передо мной вновь возник Брюкнер.
— Хорошо, что вы еще не ушли. Пройдемте, пожалуйста, со мной, фюрер хочет видеть вас.
Кровь ударила мне в голову. В этой критической ситуации мне не хотелось видеть Гитлера — я заколебалась, но потом с бьющимся сердцем все же последовала за Брюкнером. Мы поднялись по широкой, устланной ковром лестнице на бельэтаж, там прошли по коридору, повернули за угол, и я оказалась в салоне Гитлера. Брюкнер оставил нас одних.
Я все еще не понимала, почему Гитлер в такой драматической ситуации попросил меня прийти. Он подал мне руку и затем стал нервно ходить по комнате. Лицо у него было блеклое, волосы свисали на лоб, покрытый каплями пота. Затем его как прорвало:
— Эти предатели — эти трусы — и это незадолго до окончательной победы — это дурачье — тринадцать лет мы боролись, вкалывали и отдавали все — пережили тяжелейшие кризисы, и вот у самой цели — предательство!
На меня он ни разу не посмотрел. Снова забегал из угла в угол, остановился, схватился за голову и, как бы разговаривая с самим собой, простонал:
— Если партия развалится, я должен покончить с собой.
После короткой паузы Гитлер взволнованно продолжил:
— Но пока рядом есть такие люди, как Гесс и Геринг, мне нельзя этого делать — я не могу оставить их в беде, как не могу покинуть и многих других верных товарищей по партии. Мы продолжим борьбу, даже если нам снова придется начинать с нуля.
Гитлер с трудом дышал, стискивая кулаки. Теперь я поняла, почему он пригласил меня. Ему нужен был близкий человек, которому он мог довериться. Он разразился бесконечным монологом о своей партии и понемногу стал успокаиваться. Потом он впервые взглянул на меня, взял мою руку и сказал:
— Благодарю вас, что пришли.
Я не могла говорить — была слишком взволнована. Так и не произнеся ни слова, я вышла из комнаты.
Доктор Геббельс
По сообщениям в прессе можно было заключить, что в партии Гитлера продолжалась борьба за власть. Геббельс в качестве гауляйтера Берлина умножил свои усилия. Удивительно, как силен физически был этот человек небольшого роста. Одна яркая речь сменяла другую. Мне он не нравился, но справедливости ради должна признать, что личного мужества ему было не занимать. Когда он выступал с речью в Берлине, в Веддинге, перед рабочими-коммунистами, в него бросали пивные кружки. Он не покидал трибуну, даже когда получал ранение, ему почти всегда удавалось овладеть настроенной против него толпой и убедить ее перейти на свою сторону. Для Гитлера в Берлине он был незаменим.
Тем непонятней то, что человек, которому на завершающей стадии борьбы за власть приходилось напрягать все силы, бросился в безнадежное предприятие — любой ценой завоевать меня.
Уже через несколько дней после того, как мне довелось видеть Гитлера в отчаянии, раздался звонок Геббельса. То, о чем я догадывалась, теперь подтвердилось. Не проходило ни дня, чтобы он не напомнил о себе, иногда даже несколько раз в день, все настойчивее добиваясь встречи. Однажды во второй половине дня Геббельс оказался перед дверью моего дома.
— Извините, я только на минутку, — сказал он извиняющимся тоном, — у меня были дела поблизости.
Это было очень неприятно, но я не решилась ответить отказом. Предложила чаю — он отказался:
— Не беспокойтесь, у меня мало времени, мне сегодня вечером нужно еще успеть на собрание.
— Что привело вас ко мне, доктор?
— Я озабочен некоторыми обстоятельствами, и мне хотелось бы посоветоваться с вами.
— Не думаю, что я подходящий человек.
Геббельс игнорировал мое замечание и начал, внешне как будто бы не задетый моими словами, рассказывать о своих проблемах, прежде всего о политической деятельности. Манера, в какой он говорил об этом, показалась мне заносчивой и надменной.
Так, в частности, он заявил: «В рейхстаге я кукловод за ширмой, держащий в руках нити и заставляющий плясать всех этих марионеток».
Это прозвучало настолько цинично, что он показался мне в тот момент воплощением самого Мефистофеля. Я могла себе представить, что, если бы того потребовали обстоятельства, он стал бы так же рьяно служить Сталину. Это был опасный человек.
Хотя я попросила Геббельса больше не приходить, в его поведении ничего не изменилось. У него явно не укладывалось в голове, что женщина может отвергать его ухаживания. В конце концов, дело дошло до неприятного разговора. Я отказалась принять его. Когда же он пообещал, что придет в последний раз, я, к сожалению, согласилась — в надежде наконец избавиться от надоедливого ухажера. И действительно, Геббельс вел себя как влюбленный старшеклассник. С блестящими глазами рассказал, как уже в 1926 году, то есть шесть лет назад, стоял перед Дворцом киностудии УФА, чтобы наконец-то увидеть меня вблизи.
