Он подчеркивал, что Германия уже практически выиграла войну и ей осталось «только защитить свои завоевания». Англия, по его словам, уже пережила более трудные времена, чем те, которые сейчас наступили в Германии. Линия фронта германской армии сокращается, а значит, есть возможность сосредоточить силы на ключевых направлениях. Пропаганда союзников предрекала немцам поражение к осени 1943 года, но Германия все еще свободна и сильна, как никогда, – таков был его главный довод, к которому он постоянно обращался.
Таким образом, круг замкнулся. Осенью 1941 года, когда британская пресса злорадствовала над тем, что Гитлеру не удалось сдержать ни одного из своих обещаний – в частности, он не вошел в покоренный Лондон ни в сентябре, ни в октябре 1941 года, – Геббельс со смехом отметал доводы англичан и издевался над жалким состоянием их пропаганды. Теперь же сам Геббельс был вынужден искать доводы точно такого же рода. Он потерял инициативу.
7
25 июля 1943 года король Италии неожиданно отстранил от власти Муссолини. Новость поразила министерство пропаганды как гром среди ясного неба. Наконец было решено объявить, что дуче заболел. Несколько дней Геббельс пребывал в такой растерянности, что даже не мог найти в себе силы, чтобы написать еженедельную редакционную статью. В каком направлении следовало вести пропаганду? Правда, король и маршал Бадольо выступили с заявлением, что намерены продолжать войну, и Геббельсу оставалось только надеяться, что это не пустые слова.
Но затем, 8 сентября, Италия капитулировала. Германская дипломатия потерпела сокрушительное поражение, его последствия могли привести к катастрофе и окончательно подорвать боевой дух немецкого народа. И снова Геббельс встряхнулся, взял в руки бразды правления своей пропагандистской империей и дал четкие и ясные указания. Король Италии был объявлен вероломным предателем, а капитуляция Италии – «ударом в спину».
Достойно удивления, что Гитлер не оставил Геббельса одного в час великого смятения. Геббельс позвонил фюреру и попросил его обратиться к людям – и Гитлер согласился. Спустя два часа его речь транслировалась всеми радиостанциями Германии. Он объяснил свое долгое молчание тем, что уже за несколько месяцев предвидел поражение Италии, а потому и не мог говорить со своим народом – сказанная вслух правда об истинном положении дел в Италии только ускорила бы развязку. Гитлер говорил ясно и спокойно, и его речь вызвала доверие в людях.
Через два дня Муссолини был вызволен из заточения бравыми немецкими десантниками. Событие было торжественно отмечено специальными сообщениями, за которыми следовало подробное описание похищения дуче. В целом и само похищение, и его описание очень смахивали на приключенческий фильм. Немецкий военный комментатор генерал Курт Диттмар, вероятно, был прав, утверждая, что в глазах народа спасение Муссолини было вполне сравнимо с выигранным сражением. Подвиг немецких десантников действительно поднял моральный дух соотечественников, но его благотворное воздействие следует приписывать исключительно пропагандистской шумихе, поднятой Геббельсом. Так же, как и шесть месяцев назад в «Шпортпаласте», Геббельс снова играл на патриотических чувствах немцев.
Однако и прежде, и сейчас сам он внутренне оставался равнодушным. В декабре, когда Муссолини произнес речь в Милане, Фрицше спросил своего босса, как следует подавать события. Геббельс ответил, что его нисколько не интересуют речи Муссолини, что дуче был спасен не из соображений человеколюбия или дружбы, а исключительно в целях безопасности и предосторожности.
8
На протяжении 1943 года все больше и больше тревог выпадало на долю гауляйтера Берлина. Столица рейха по-прежнему подвергалась воздушным налетам противника, но разрушения пока еще оставались сравнительно незначительными. Месяцем раньше Геббельс посетил разрушенный Кельн, и увиденное потрясло его. Потом бомбили Гамбург, и результат был ужасающим – тридцать тысяч погибших. В это время Геббельс принимает решение эвакуировать из Берлина женщин и детей. «Жители Берлина! – говорилось в его первом обращении. – Безжалостный противник продолжает наносить жестокие удары с воздуха по гражданскому населению Германии. В ваших же интересах мы настоятельно советуем вам отправиться в те районы Германии, где воздушные налеты не столь беспощадны, если только профессиональный долг или иные причины не принуждают вас оставаться в Берлине…»
«Трудно ответить на вопрос, будут ли британские самолеты бомбить Берлин. В любом случае исходить из предположения, что этого не произойдет, крайне безответственно», – писал он несколькими днями позже. Он старался найти убедительные слова: «Наше правительство будет делать все необходимое, нельзя пренебрегать ничем, что допустимо с человеческой точки зрения». И вскоре после этого добавляет: «В 1940 году англичане перенесли подобное испытание при гораздо более неблагоприятных политических и военных обстоятельствах, чем наши. В 1943 году настала наша очередь с честью преодолеть трудности».
Берлинцы стали упаковывать свое самое ценное имущество и переправлять его к друзьям в провинцию. Улицы наполнились толпами людей, тащивших узлы, коробки, чемоданы, скатанные в рулоны ковры. Женщины и дети поспешно прощались с родными, остававшимися в Берлине, поезда один за другим отправлялись в более безопасные районы Померании, Мекленбурга, Баварии.
Наконец берлинские улицы, автобусы и вагоны подземки почти опустели. Город затаил дыхание в ожидании неминуемой беды.
Первый налет произошел ночью 24 августа и практически сровнял с землей южные пригороды Берлина. Десятки тысяч людей остались без крова. Министр пропаганды действовал с молниеносной быстротой. Он запретил кому бы то ни было фотографировать руины. Газетные репортажи были на редкость сдержанными и осторожными. Размеры ущерба представлялись не такими уж значительными – благодаря большим расстояниям между разными районами Берлина, любые известия о разрушениях объявлялись преувеличенными слухами, которые якобы разносили жители центра и дальних окраин города. Но Геббельс понимал, что главное еще впереди. Он знал это по тому, что случилось с другими городами, а также от иностранных дипломатов, чьи миссии были расположены в самом сердце Берлина и которых заранее предупредили англичане.
Его тревога нарастала день ото дня. Им завладели страх и бешенство, из-за чего он даже поддержал предложение линчевать вражеских летчиков, если те будут сбиты при налете и попадут в руки гражданского населения
[105]. Самым тягостным было ожидание авианалетов. Оно начиналось с наступлением темноты. Каждый вечер Геббельс спрашивал себя и своих помощников: будет бомбежка или нет? Между шестью и семью часами он неоднократно вызывал своего адъютанта и задавал ему один и тот же вопрос: «Ничего не слышно о приближении бомбардировщиков?»
Мощный авианалет произошел 22 ноября вскоре после семи часов вечера, во время сильного дождя. Внезапно на город упала непроглядная тьма, а затем вдруг завыли сирены воздушной тревоги. Спустя полчаса Берлин превратился в пылающий факел. Горели западные районы города, квартал правительственных учреждений тоже был охвачен пламенем, а от полыхавших зданий несло нестерпимым жаром, и из-за перепада температур по центру города пронесся горячий вихрь.
