Кто ж этот «знакомый генерал», так запомнившийся Александру Евгеньевичу? Да, несомненно, Рычагов – Павел Васильевич Рычагов, Герой Советского Союза, генерал-лейтенант авиации, начальник Главного управления ВВС и заместитель наркома обороны, в пору службы которого на этом высшем авиационном посту Голованов был назначен командиром полка. Не только Рычагов, но и два его предшественника – генерал-полковник Локтионов и генерал-лейтенант авиации дважды Герой Советского Союза Смушкевич, вместе с крупной группой других генералов, сопутствовавших им в службе, в апреле 1941 года были сняты с должностей, в июне арестованы, а в октябре, в один день, без суда и следствия расстреляны. Был среди них и Герой Советского Союза генерал-лейтенант авиации Иван Иосифович Проскуров, командовавший до апреля Дальнебомбардировочной авиацией. Этот бандитский произвол на государственном уровне Голованов назвал «трагической расплатой». Сказал как о норме, не вызывающей каких-либо сомнений в правомерности расплаты такой ценой, «раз уж взял человек на себя дело и ответственность не по силам». Но почему о Рычагове – «не по силам»? Профессиональный военный, бывалый боевой летчик, командовавший до этого рядом авиационных частей, а затем и Военно-воздушными силами Дальнего Востока. Был он и заместителем командующего ВВС Красной Армии. Куда же больше? О нем и маршал Г. К. Жуков писал в своей известной книге «Воспоминания и размышления» (создававшейся, кстати, примерно в то же время, что и головановская «Дальняя бомбардировочная»), но совершенно в другом ключе. Отмечая наиболее яркие моменты военной игры и оттеняя некоторые штрихи крупнейшего совещания высшего командного состава, собранного Сталиным в декабре 1940 года, Георгий Константинович выделил из ряда других как наиболее яркое выступление именно Рычагова: «Доклад на тему „Военно-воздушные силы в наступательной операции и в борьбе за завоевание господства в воздухе“ сделал начальник Главного управления ВВС Красной Армии генерал-лейтенант П. В. Рычагов, особенно отличившийся в Испании. Это было очень содержательное выступление. Трагическая гибель этого талантливого и смелого генерала в годы культа Сталина была для нас большой потерей. Вскоре после совещания он был оклеветан и расстрелян».
Рычагов встретил Голованова, как заметил сам Александр Евгеньевич, недоброжелательно: «Много вас тут ходит со всякими предложениями!» – но Сталину о своем несогласии с головановской идеей о формировании «соединения в 100–150 самолетов» не высказал. Поздно! Вопрос был решен без участия начальника ВВС! «К сожалению, как мне пришлось убедиться в дальнейшем, – пишет Голованов, – Рычагов был не единственным человеком, который, имея свое мнение, молчал и согласно кивал головой или даже говорил „правильно“. А сам был в корне не согласен… Почему?»
Что это – наивность? Голованову ли не знать «почему»! Знал это и Рычагов, но робостью не страдал. Он не раз с присущей ему прямотой докладывал Сталину о бедственном состоянии боевой авиации, поскольку лучше других знал и видел, как отстала наша авиатехника от требований времени и, по крайней мере, от немецкой, с которой ему довелось не раз встречаться в испанском небе еще в 1936–1937 годах. А уж к 1941 году, оставаясь почти все той же, она просела еще больше.
На разборе военной игры, попросив слова, Рычагов с тем же наболевшим вопросом выступил еще раз. «Очень дельно, – пишет в своей книге Г. К. Жуков, – говорил начальник Главного управления ВВС Красной Армии П. В. Рычагов. Он настаивал на необходимости ускоренного развития наших воздушных сил на базе новейших самолетов…» Разве не был он прав и разве война не подтвердила правоту его слов?
Но не это совещание было последним для Рычагова. То, роковое – Главный военный совет, на котором рассматривались причины высокой аварийности в ВВС, состоялось в начале апреля 1941 года. Именно там во время доклада секретаря ЦК Г. М. Маленкова «по этому вопросу», Рычагов взял да и выпалил с места:
– Вы заставляете нас летать на гробах, а потом упрекаете в высокой аварийности.
Сталин, прохаживавшийся вдоль рядов кресел, на миг застыл, изменился в лице и, быстрым шагом вплотную подойдя к Рычагову, даже не «отредактировав» фразу, произнес: «Вы не должны были так сказать». И, промолвив ее еще раз, закрыл совещание.
Через неделю, 9 апреля 1941 года, постановлением Политбюро ЦК ВКП(б) Рычагов был снят с должности. Его ждала недобрая участь.
А финны нас не поняли
А о каких операциях идет речь в письме, после проведения которых Голованов просил отпустить его на волю? Это, конечно же, Хельсинкская воздушная и Ленинградская фронтовая. В первых числах декабря командующий получил от Сталина боевую задачу – содействовать войскам Ленинградского фронта в прорыве блокады Ленинграда и быть в готовности к проведению воздушной операции по выводу из войны Финляндии, все еще так угрожающе нависавшей над блокадным городом.
Хмурым и многоснежным декабрем, в растяжку, дальнебомбардировочные полки скрытно заняли аэродромы и полевые площадки западнее Калинина и к югу от Ильменя – Андреаполь, Торопец, Осташков… Переместился со своим КП поближе к районам боевых действий, в Ленинград, и командующий АДД.
Погода стояла тяжелая, беспросветная – давила к земле, источалась сырыми туманами и обильно осыпалась снегами. Но при первой светлинке полки поднимались на бомбежку вражеских аэродромов, железнодорожных узлов и скоплений гитлеровских войск. Одни бомбят, а другие сидят, прижатые ненастьем. Потом и они вылетают, но кто-то уже на приколе, «кукует». А для воздушной операции нужен тотальный антициклон, чтоб хватило его и на все аэродромы разом, и на объекты удара в Хельсинки.
Наконец и он – с крутым морозом (на высоте полета – под пятьдесят) и звездным прозрачным небом. В ночь на 7 февраля поднялись в воздух. Хельсинки встречают нас еще с моря. Головные полки над портом и городом повесили густые гирлянды светящихся бомб, а под ними, с невероятной плотностью, будто сыпавшиеся из прорвы, рвались бомбы. Целей было много – причалы, заводы, станции… У каждого полка своя точка прицеливания. Дымы заволакивали огромный массив, закрывали город. Под ними багровели пожары, сверкали взрывы. Снизу пробивались лучи прожекторов, но, видимо, дымы и САБы застили им глаза, потому что шарили лучи по небу как сослепу, зато зенитки, хоть и невпопад, били со всей возможной яростью, устилая разрывами пути самолетов к целям. Видимо, финны, пока мы толклись на аэродромах, ждали нашего удара и отпор приготовили крепкий. В ту ночь мы еще раз сходили на Хельсинки примерно в таком же составе.
Тогда все плавали в догадках – погода ли спутала командирские замыслы, то ли нужно было выждать реакцию финнов, но второй удар по тем же целям был нанесен только 17-го и то ограниченным составом, а третий, двойной, снова в полную силу в каждом по 800 самолетов – 26-го. На этот раз под ударом оказались не только объекты Хельсинки, но и порты Турку и Котка.
После выхода Финляндии из войны крупные чины из высшего советского военного руководства навестили столицу. Вояжеры ожидали увидеть вместо города сплошные развалины, а он, оказывается, стоял на месте и обескураживающего впечатления не производил. Кто-то запустил предположение, будто финны, в предвидении бомбардировки, построили по соседству со своей столицей ложный город, по которому-де и разрядилась АДД.
