И все же Байдуков постепенно пришел к заключению, что утраты ничтожны и в худшем случае до Аляски или Канады мотор непременно дотянет.
Об этом он прокричал в ухо командиру и решительно добавил: «Полет надо продолжать!»
Но Леваневский на эту ситуацию смотрел иначе, тем более, как доложил ему Левченко, в кабине появились масляные пятна, и даже стал потягивать чадный запах горелого масла – видно, выброс его где-то попадал на горячие части мотора, и дальнейший полет, преследуемый возникновением загадочных сюрпризов, мало ли чем мог обернуться?
Да, тайный очаг горения масла под моторным капотом мог вогнать в смятение хоть кого.
Позже, на земле, медики скажут, что с такой концентрацией угарного газа, если бы он не рассосался, экипаж не дошел бы и до полюса. Но там же, на земле, выяснится, что маслосистема была в совершенно исправном состоянии, только при заправке баков инженеры закачали туда масла чуть выше нормы – мол, кашу маслом не испортишь. Поручили бы эту функцию механикам, извечно им принадлежащую, все было бы в полном порядке, как всегда: они заправили бы ни каплей больше, ни каплей меньше – строго по инструкции и по меткам на масломере. Но тут особый случай – мировое свершение, исторический перелет! Можно ли доверять заправку каким-то там механикам? Инженеры лучше знают, как заполнять баки! На то они и инженеры!
А и в самом деле: чем угрожало полету их просвещенное усердие? Да ничем!
Они прекрасно понимали, что если уж и взбунтуется в маслобаке разогретое масло – вспенится, расширится в объеме, – его возникшие «излишки» сразу же найдут свободный выход на волю через дренажную трубку – суфлер, как ее называют чаще. Сойдет немного – и делу конец.
Но закавыка была в том, что с такой оказией летчики раньше никогда не встречались – ни Громов, во время своих многочисленных испытательных и рекордного полетов, ни Леваневский с Байдуковым на тренировочных маршрутах, поскольку во всех случаях их самолет (а это был тот самый – Громовский рекордный!) всегда заправляли механики!
Правда, суфлер действительно расположен был неудачно, из-за чего капли масла попадали на мотор и, сгорая, чадили в кабину. Но эти «фокусы» с маслом были бы кратковременны и потому совершенно не опасны, если бы… не подкачка в полете. Но кто это знал? Предполагалось наихудшее.
А самолет под ясным небом, над чистой и спокойной водой океана все больше углублялся на север. Ровно гудел мотор, на всех приборах застыли стрелки. До полюса оставалось около двух тысяч километров – 13–14 часов лету. А там – как с горки, до Канады рукой подать.
Но Леваневский был настороже. Он уже передал на землю радиограмму, взбудоражившую весь штаб перелета: «Уходит масло, причина неизвестна».
Между тем Байдуков пробрался за приборную доску к расходному маслобаку, присмотрелся к подтекам, к меткам масломера и тут все понял.
Наклонясь к командиру, доложил:
– Масло на зеленой метке.
– Что за метка? – преодолевая моторный гул, спросил Леваневский.
– Полный бак, нормальная заправка. Ее хватит даже без подкачки до самой Америки.
– Как это «нормальная», если так долго вытекает масло? Его, должно быть, много ушло, а бак полный? Как это может быть?
– Выбивание масла скоро прекратится. Полет надо продолжать, – настаивал на своем Байдуков.
Но его аргументы Леваневский уже не воспринимал и, постепенно впадая в отчаяние, запросил землю: «Что означает зеленая метка масломера?»
Андрей Николаевич Туполев, сидевший в штабе перелета не смыкая глаз с прошлой ночи, прямо вскипел:
– Да что он, не понимает? Не может разобраться с маслосистемой? Там же Байдуков!
На борт пошли рекомендации. Но было поздно.
Леваневский весь ушел в себя и застыл за штурвалом как изваяние, наполняясь раздражением и злостью.
О чем мог думать в те минуты командир экипажа – знаменитый пилот, «любимец богов»? Какие картины рисовались теперь в его воображении, в отличие от тех феерических, что виделись ему всего лишь перед стартом? «Вот не хватит масла хотя бы до канадских островов, мотор зайдется мелкой дрожью, и мертвый винт прямо перед глазами застынет в шипящей тишине как крест на могиле. А под крыльями океан, а то и льды, прикрытые пургой или туманом. Да, Шмидт был прав – тут ничто не спасет. Был бы еще один мотор – с ним ничего не страшно…
Неужели опять неудача, после той, чукотской?»
Байдуков все сказал и твердо выразил свое мнение насчет продолжения полета, но в решительный спор не стал бросаться. Человек волевой, с крепким характером, он был на этот раз заметно подавлен не столько магией неприкасаемости прославленного имени своего командира, сколько зарядом его взбешенности и агрессивности, готовыми вырваться наружу.
Решение оставалось за Леваневским. Он подозвал к себе штурмана и приказал передать на землю: «Полет прекращаю, возвращаюсь».
В ту же минуту, чтоб оборвать всякие сомнения, он ввел машину в крутой разворот и поставил ее на обратный курс.
Все. «Как говорится – инцидент исперчен».
Истек десятый час полета.
Ответная радиограмма не задержалась: штаб перелета приказал немедленно возвратиться и произвести посадку на аэродроме Кричевицы – это ближайший крупный под Новгородом.
Леваневский тяжело встал с пилотского кресла и молча передал управление Байдукову. Покидая штурвал, он строго посмотрел в глаза второго пилота и выразительно пощелкал крышкой кобуры «маузера», как бы предупреждая, чтоб тот не вздумал разворачиваться на прежний курс. А может, намерен был извлечь эту «пушку», да вовремя одумался? Потом приткнулся на баке, за спиной Байдукова, и затих до самой посадки.
Нет, то был не отдых. Сигизмунд Александрович не зря потянулся к «маузеру». Нетрудно себе представить, в каком жутком, раздавленном состоянии пребывал он в те минуты, предаваясь тяжким раздумьям: «Как встретит земля? Что скажет Сталин? А пресса? Те – что им прикажут, то и напишут. А вот полярные летчики не промолчат и не простят: осудят и осудачат – это ясно».
Вспомнил, пожалуй, и Вилли Поста – теперь ему путь открыт и первенство будет за ним, этим на зависть удачливым Циклопом.
Мучили сомнения: «А вдруг прошел бы? Вот и Байдуков настаивал – лететь дальше. Нет, эта чертова машина удачи не обещает. Кто ее сделал такой, кто выпустил в полет? Они за все ответят там, где следует»…
То было самоистязание позором – самая ужасная из всех человеческих пыток. Он наглухо замкнулся и за весь обратный путь не проронил ни слова.
Время шло к ночи, темень становилась все гуще и на подходе к Кричевицам Байдуков, чтоб довести посадочный вес машины до разрешенного – разгрузить шасси и очень удлиненные крылья, где были расположены топливные баки, – открыл аварийные сливные горловины. Бензин хлынул на волю, и тут все почувствовали, как весь самолет окутался плотным облаком мельчайших частиц распыленного бензина. Его густые испарения проникли в кабину и заполнили все ее пространство. Запах бензина был ничуть не приятнее духа горелого масла. Но суть не в аромате – складывалась угрожающая ситуация: малейшая искра, а искрящих источников на борту было предостаточно, не говоря уже о выхлопных коллекторах мотора, – и самолет мог мгновенно вспыхнуть со всеми вытекающими отсюда последствиями.
