Нам впервые довелось воочию убедиться в ужасающей по своей убойной силе мощности вооружения истребителя. В воздухе смерть всегда казалась чем-то далеким. Человек либо возвращался назад, либо нет. Но теперь мы видели, что на самом деле представляет собой смерть.
Полеты по поиску и уничтожению противника продолжились, и за два следующих дня мы сбили еще три истребителя. Но ни один из нас не подозревал, что блеск наших побед меркнет в сравнении с тем сокрушительным поражением, которое 5 июня понесли основные японские силы у атолла Мидуэй. Нам было известно об этом сражении после прозвучавшего по токийскому радио сообщения о крупной победе наших военно-морских сил. По заявлению Генерального штаба Императорских вооруженных сил потери были незначительными. Но тогда впервые мы поставили под сомнение достоверность этих сообщений. Логика рассуждений была проста. Мы знали, что предстоит вторжение и оккупация Мидуэя. Если наш флот отошел, а Мидуэй не был оккупирован, значит, произошло нечто непредвиденное.
Лишь значительно позже мы узнали о потере наших четырех крупнейших и наиболее мощных авианосцев, вместе с которыми были уничтожены двести восемьдесят самолетов и большинство их летчиков, а также несколько тысяч человек команды этих кораблей.
С 5 по 15 июня на фронте Новой Гвинеи царило странное затишье, нарушенное всего одним налетом вражеской авиации на базу в Лаэ 9-го числа. Я записал на свой счет еще два сбитых бомбардировщика «B-26». 16 июня яростные воздушные сражения возобновились. В этот ставший триумфальным для нас день двадцать один Зеро застал врасплох три группы вражеских истребителей.
Мы нанесли удар по первой группе из двенадцати истребителей, пикируя единым строем. Я сбил один самолет, и еще пять летчиков добились побед. Шести оставшимся истребителям противника удалось уйти, вовремя начав пикирование.
Снова набрав высоту, мы начали пикировать, заходя от солнца, на вторую группу из двенадцати истребителей противника. Мы снова нанесли неожиданный удар и сбили еще три самолета противника. Я одержал свою вторую победу в этом скоротечном бою.
Третья волна самолетов противника появилась, едва мы успели набрать высоту после второй атаки. Около двух десятков истребителей ринулись на нас, когда мы разделились на две группы. Одиннадцать Зеро начали пикировать, чтобы нанести удар по набирающему высоту строю вражеских самолетов. Небо над авиабазой противника превратилось в арену жестокого сражения, похожего на свалку. У противника были самолеты «P-39» новой модификации, более скоростные и маневренные. Я погнался за одним из истребителей, которому с поразившей меня ловкостью удавалось уходить в сторону каждый раз, когда я открывал огонь. Мы носились в небе, пилот противника выделывал самые замысловатые фигуры. Он был отличным летчиком и, окажись его самолет лучше, вполне мог бы выйти победителем. Но я продолжал сокращать расстояние между нашими самолетами, делая резкие виражи влево, пока не оказался менее чем в 20 ярдах от его хвоста. Прозвучали две коротких очереди, и истребитель противника вспыхнул.
Это была моя третья победа в этот день. Четвертую, последовавшую почти сразу за третьей, я одержал на удивление легко. Передо мной мелькнул «P-39», внимание пилота которого было сосредоточено лишь на преследующем его Зеро, резко набиравшим высоту и ведущим огонь. «Аэрокобра» попала прямо под огонь моих пулеметов, и я всадил двести пуль в ее нос. Истребитель противника, сделав резкий переворот, попытался уйти. У меня закончились снаряды, поэтому я выпустил вторую очередь из пулеметов в брюхо самолета. Тот по-прежнему не хотел падать, но третья очередь попала заканчивающему переворот самолету в кабину. Стекло кабины разлетелось на куски, и я заметил, как летчик ткнулся головой в рычаги управления. «P-39» вошел в штопор и, на огромной скорости врезавшись в землю, взорвался в джунглях.
Четыре самолета противника в один день! Это стало моим новым рекордом, внесшим существенный вклад в самое сокрушительное поражение, нанесенное противнику в один день нашим полком. Наши летчики в тот день в общей сложности сбили девятнадцать истребителей противника.
На обратном пути Ёнэкава то и дело покидал строй. Он делал бочки, взмывал вверх и бросал свой самолет в пике. Он выделывал в небе самые замысловатые фигуры, описывая круги вокруг моего самолета. Я понял, почему он это вытворяет, когда, поравнявшись со мной, он, улыбаясь, показал мне два поднятых вверх пальца. Ёнэкава перестал быть «неоперившимся птенцом», теперь на его счету было три сбитых самолета противника. Он просто сгорал от избытка чувств. Сначала он летел, перевернув свой самолет, и размахивал руками в кабине. Затем, пролетев сначала над, а потом подо мной, он сделал переворот вокруг моего истребителя. Он радовался, как ребенок. Наконец он занял свою позицию ведомого и зажал ручку управления между коленями. Улыбаясь, он достал коробку со своим обедом и принялся за еду. Его безудержное веселье оказалось заразительным. Я поднял вверх четыре пальца, а затем открыл бутылку газировки. Он тоже достал бутылку из коробки, и мы подняли тост за свой успех.
Но день побед еще не закончился. Едва наши самолеты успели заправить горючим и пополнить боезапас, как поступил сигнал от наблюдателей. Десять бомбардировщиков «B-26» приближались к базе. Они явно выбрали неудачное время для налета, ибо девятнадцать истребителей взмыли в воздух, пока бомбардировщики находились еще на подступах к Лаэ. Сбить ни одного самолета нам не удалось, но мы серьезно повредили большинство самолетов, заставив их неприцельно сбросить бомбы. Во время погони над мысом Уорд-Хант нас атаковали десять «P-39», очевидно поднятые в воздух по сигналу тревоги, поданному бомбардировщиками. Один истребитель противника, загоревшись, рухнул вниз.
В тот вечер в Лаэ бурно праздновали победу. Всем летчикам выдали полагавшиеся им сигареты, наш триумф разделили с нами обслуживающие самолеты механики. Прошел слух, что нам предоставят пятидневный отпуск в Рабауле. Радостными криками приветствовали летчики это сообщение в тиши окружавших аэродром джунглей. Известие о пятидневном отдыхе стало особенно приятным для меня. Не только я устал от почти ежедневных вылетов, но и мой самолет нуждался в ремонте, на который механикам требовалось несколько дней. Подозвав меня, они показали пробоины на крыльях и фюзеляже, и у меня душа ушла в пятки, когда я заметил ряд пробоин прямо позади кабины. Пули прошили самолет всего в шести дюймах от меня.
В 1942 году на наших истребителях летчики не были защищены броней, а топливные баки Зеро не были самозатягивающимися, как у американских самолетов. Летчики противника быстро разобрались, что одной очереди их крупнокалиберных пулеметов по топливным бакам Зеро достаточно, чтобы они взрывались. Несмотря на это, в те дни никто из наших пилотов не летал с парашютами. На Западе это было истолковано как доказательство полного пренебрежения командиров к сохранению жизни летчиков, считавшихся якобы «расходным материалом», чем-то вроде пешек, а не живыми людьми. Подобные выводы были далеки от истины. Каждому летчику выдавался парашют, решение летать без них принималось самими летчиками, а вовсе не являлось результатом приказов высшего командования. На самом деле нас заставляли, но не приказывали, надевать парашюты в бою. На некоторых авиабазах командиры настаивали, чтобы летчики носили парашюты, и им не оставалось ничего другого, как брать с собой эти громоздкие тюки в самолеты. Но они часто не пристегивали лямок, а использовали парашюты всего лишь в качестве дополнительной подушки для сиденья.
