5-го, а затем и 7 ноября два бомбардировщика «B-29» с Сайпана вновь посетили Японию. Во второй и третий раз по тревоге в воздух поднимались истребители, тщетно пытавшиеся набрать огромную высоту, на которой летели «B-29». Командиры устраивали разносы летчикам за нерасторопность и неуклюжие действия. «Один самолет! – раздавались крики. – Один самолет, а мы ничего не можем сделать!»
Они не понимали, насколько трудно перехватить «суперкрепость» на такой высоте. Прежде всего, наши истребители не обладали скороподъемностью, которая позволяла бы им набрать высоту более 30 000 футов за имевшиеся в их распоряжении несколько минут, проходивших после подачи сигнала тревоги до того момента, когда бомбардировщик улетал. Даже если бы им удалось подняться на высоту более шести миль, пилотам вряд ли удалось бы сбить «B-29», чья скорость просто поражала.
В декабре начались давно ожидавшиеся налеты. Токио, Осака, Нагоя, Йокогама и другие крупные города нашей станы сотрясались под страшными ударами шедших волнами бомбардировщиков. Их удары были нацелены в том числе и на авиационные заводы, которые один за другим превращались в руины. Приток новых истребителей резко сократился. Все труднее становилось доставать запасные части к самолетам.
История этих страшных рейдов на крупные города Японии подробно описана. Она хорошо известна всему миру.
«Суперкрепости» появлялись ночью, а большинство японских летчиков, не имея возможности помешать им, оставались на земле, проклиная отсутствие ночных истребителей и свою неподготовленность к боям в ночных условиях. Кроме нескольких истребителей, чьи действия не доставляли особых беспокойств ночным визитерам, лишь огонь противовоздушной обороны тревожил самолеты противника.
Мы терпели поражения повсюду. Повсюду мы были вынуждены отступать. Наши авиационные части несли огромные потери, гибли десятки летчиков. К середине января у нас уже не осталось сил для защиты Филиппин. Фактически японских самолетов на островах больше не было – либо они были сбиты американскими истребителями в воздушных боях, либо оказались потеряны во время атак камикадзе, продолжавшихся до тех пор, пока самолетов просто больше не осталось.
Теперь нам приходилось заботиться не об обороне этих островов, а о защите родной земли. Мы понимали, что «B-29», обладавшие огромной мощью для уничтожения целых городов, отнюдь не последнее слово. Ожидалось появление еще большего количества самолетов, самолетов новых типов.
20 января в Императорском военно-морском флоте был сформирована новая – последняя во время войны – авиагруппа «Мацуяма» на острове Сикоку. После перевода на новую базу я узнал, что заместителем командира части назначен Накадзима. Ему удалось вырваться с Филиппин с пятьюдесятью другими летчиками, пополнившими личный состав новой части. Это была далеко не ординарная часть истребительной авиации, в ней оказались лучшие пилоты Японии. Командовал полком капитан Минору Гэнда, снискавший славу одного из самых блестящих военно-морских стратегов Японии.
Накадзима был единственным человеком, которого я знал лично. Как только представилась возможность, я заглянул к нему в кабинет, чтобы поговорить о товарищах, с которыми мы вместе сражались. Именно он ошарашил меня известием о гибели Нисидзавы.
– Он погиб, – сообщил Накадзима, – 26 октября, на следующий день после первой атаки камикадзе на американские корабли. На второй день после возвращения с задания по сопровождению первых пяти самолетов-камикадзе Нисидзава сам добровольно вызвался стать камикадзе. «У меня такое чувство, – заявил он мне, – что я скоро умру». Мне это показалось странным, – сказал Накадзима, – но Нисидзава твердил, что у него дурное предчувствие. Ему, мол, осталось жить всего несколько дней. Я не позволил ему лететь. Такой блестящий летчик мог принести своей стране больше пользы, сидя за штурвалом истребителя, а не пикируя на вражеский авианосец, о чем он меня умолял.
Накадзима рассказал, что для пилотирования истребителя Нисидзавы с подвешенной к нему бомбой весом 550 фунтов был выбран пилот 1-го класса Томисаку Кацумата. В одном отношении Нисидзаве повезло: он узнал, что его самолет выполнил задание, которое он рвался выполнить сам. Кацумата рухнул прямо на палубу американского авианосца, взорвав топливные баки готовящихся вылететь самолетов, от чего авианосец превратился в пылающий факел.
В тот же день Нисидзава с несколькими другими летчиками на старом, не имевшем вооружения транспортном самолете «DС-3» вылетел в Кларк-Филд, где они должны были получить несколько истребителей. Транспортный самолет вылетел ранним утром 26 октября из Мабалаката. Больше его никто не видел.
– Могло произойти только одно, – вслух размышлял Накадзима. – Его самолет, по всей видимости, натолкнулся на истребители противника, действовавшие в этом районе. Без вооружения, на старом самолете у него не было шансов уцелеть. Скорее всего, его сбили где-то над Себу. Трудно поверить, Сабуро, что такой выдающийся летчик погиб вот так… оставшись беспомощным, не имея возможности постоять за себя…
Сказать было нечего. Итак, Нисидзава тоже погиб. Дьявол, ставший настоящим бедствием для вражеских самолетов в Лаэ и Рабауле, ушел из жизни, как Сасаи, Ота и многие другие.
– Знаешь, на Филиппинах Нисидзава сражался с еще большим рвением, – сказал Накадзима. – Он даже больше не трудился считать одержанные им победы!
Это было в духе Нисидзавы. Накадзима считал, что он сбил более ста самолетов противника в воздушных боях. Ни я, ни Накадзима, да и никто другой из тех, кто знал его и сражался вместе с ним, не сомневались, что он был самым великим из японских асов, пилотом, равных которому не было. И надо же было так случиться, чтобы он погиб в старом транспортном самолете! Известие о его гибели странным образом повлияло на меня. Я вернулся к себе и взялся за перо. Во всяком случае, думал я, я не умру, не сказав Хацуо то, что так давно мечтал сказать, а она, как мне казалось, хотела услышать.
«Мне снова предстоит участвовать в боях, – писал я. – Отныне мы будем сражаться с многократно превосходящими нас силами. Сегодня я узнал, что мой близкий друг, Хироюси Нисидзава, погиб на Филиппинах. Он был великим летчиком. И уж раз даже его не пощадила смерть, я чувствую, что мне, чьи возможности из-за потери глаза сильно ограничены, вскоре предстоит последовать за ним.
Возможно, это письмо станет моим последним письмом к тебе. Ничего нельзя предугадать, Хацуо. Но я больше не могу откладывать то, что так долго собирался тебе сказать.
В нашей последней беседе ты заявила, что я не в состоянии понять женского сердца. Это не так, Хацуо. Совсем не так.
Помнишь наше детство? Это было прекрасное время, полное радости и веселья. Мы жили, как родные брат и сестра, и даже уже тогда были сильно привязаны друг к другу.
Я очень давно хотел сказать тебе, Хацуо, что ты всегда была самым дорогим для меня человеком на земле. Теперь я понял, что ты моя единственная любовь. Возможно, мне не так следовало сказать тебе об этом, но я знаю, что ты всегда была в моем сердце. Я не понимал этого раньше, но вот уже несколько месяцев я твердо это знаю.
