Шульгина уговаривали несколько месяцев, пока он не согласился участвовать в съемках, сюжетной основой которых должна была стать его книга «Дни». Так началась работа над фильмом «Перед судом истории».
Почему он согласился?
Надеялся донести, проскочив между молотом и наковальней, свою точку зрения на минувшее, понимая, что его противники-партнеры будут стремиться неимоверно расширить признание его поражения, начатого в «Письмах к русским эмигрантам».
Борьба началась с выбора названия. Шульгин предлагал назвать фильм «Эмигранты», показать историческую судьбу Белой России в изгнании.
Не согласились.
2 июля 1963 года. Государственный комитет Совета министров СССР по кинематографии включил фильм «Дни» в план студии «Ленфильм» на 1964 год. Съемки фильма рассчитывали закончить к середине апреля 1964-го. Возможно, имея в виду 70-летний юбилей советского лидера Н. С. Хрущева в апреле того же года?
Однако не все было так просто.
Мария Дмитриевна в письме отговаривала Шульгина от поездки в Ленинград, опасаясь обмана: «Еврейские трюки ты знаешь хорошо».
Он отвечал ей: «Но обстоятельства круто изменились, и дезертировать не могу. Но ты не бойся, дорогая моя Машенька, за мое здоровье. Я выдержу, потому что чувствую: жалок тот, в ком совесть нечиста. Господь Бог поставил и передо мной еще один барьер, и я возьму его с помощью Божией»
[539].
В начале переговоров он сказал Эрмлеру: «Вы учтите, я зубр, со мной будет трудно. Ваше беспокойство о моем здоровье напрасно. Я выстою. А вот как у вас со здоровьем?»
В конце мая 1963 года на заседании художественного совета Третьего творческого объединения киностудии «Ленфильм» обсуждался литературный сценарий В. Владимирова «Дни». Шульгин как соавтор сценария не был указан. Член совета известный и обласканный властями писатель Даниил Гранин, в частности, говорил, что «…очень важно показать в фильме жалкую, бесправную, политически убогую судьбу эмигрантов… В этом фильме нужно говорить только правдиво, а иначе все будет недостоверным». Ему возразил отличавшийся независимостью взглядов Виктор Конецкий: «Что бы Историк ни говорил, рядом с Шульгиным он будет пустое место, меня все равно интересуют живые люди, а не этот актер»
[540].
Роль «Историка», согласно сценарию, должен был сыграть актер, что, разумеется, могло закончиться двояко, в зависимости от самообладания и убедительности Шульгина.
Он настаивал, чтобы ему показали весь текст сценария, а не только фрагменты с его участием. Его не захотели понять и не дали.
Тогда он отказался получать денежный аванс.
Впрочем, когда переговоры заходили в тупик, он не хлопал дверью, но предлагал сосредоточиться не на разногласиях, а на том, что объединяет.
В конце концов Шульгин вопреки от него ожидаемому написал письмо секретарю ЦК КПСС, председателю Идеологической комиссии ЦК КПСС Л. Ф. Ильичеву, в котором высказал свое ви́дение будущего фильма: «Эта трагедия должна быть поставлена в соответствующие рамки и трактована в таком стиле, который мне приемлем, т. е. хотя я принял отречение из рук Императора, но сделал это в форме, которую решаюсь назвать джентльменской. Это акт не только величайшего значения, как перемена формы правления, имеющей тысячелетнюю давность, но он является рубежом между двумя эпохами и так и должен быть рассматриваем…
Я — именно то, что называется глубокий старик, мне 85 лет, и я не отличаюсь бодростью Аденауэра. За свою долгую жизнь мне приходилось быть писателем и говорить публично, но я никогда не был актером. Между актером и оратором — большая разница: актер говорит речи, которые ему пишут, а оратор, если он говорит экспромтом, то он произносит речь, которую составил сам. В мои годы не переучиваются.
Поэтому я претендую, что моя роль в фильме „Дни“ будет написана мною самим.
Поэтому предстоит большая работа по согласованию мною для себя написанной роли со сценаристом, в данном случае Владимиром Петровичем Владимировым и Эрмлером, известным режиссером, который будет этот фильм ставить. Я предвижу большие затруднения, поскольку мы исходим из разных взглядов на монархию вообще и на императора Николая II в частности. Но допустим, мне удастся поладить с Владимировым и с Эрмлером. Из этого вовсе не следует, что мой текст будет приемлем для Идеологической комиссии, в частности, для ее председателя. Поэтому я думаю, что договоренность наступит фактически только тогда, когда весь сценарий пройдет все эти испытания. Тогда я смогу сказать утвердительно, что я готов участвовать в съемке…»
[541]
Обращение к верхам советской системы означало, что «рядовой необученный» Шульгин отверг предписываемый ему вариант соглашательского поведения. За этим должен был последовать его полный отказ от сотрудничества.
Зная ход бюрократической машины, можно утверждать, что письмо Шульгина обсуждалось на всех уровнях, включая и Бобкова как куратора проекта. Не исключено, что даже Хрущев был поставлен в известность. Поскольку фильм должен был символизировать либерализм хрущевского правления и бесспорные достижения советской власти, было решено пойти навстречу Шульгину. Разумеется, без него никакого фильма не могло бы получиться.
Договор с ним дирекция киностудии смогла заключить только в самом конце октября 1963 года. Василий Витальевич за время съемок получал немыслимо высокую для бедняка оплату — 450 рублей в месяц, кроме того, киностудия брала на себя его транспортные расходы и проживание в гостинице «Европейская». Весь гонорар Василия Витальевича составил 4405 рублей, что по тем временам было очень значительной суммой. Но длительное упорствование в подписании столь выгодного договора показывает, что деньги для него не играли особой роли.
В конце концов, согласованный подход режиссера и Шульгина прочитывается и в воспоминаниях Эрмлера: «Было бы неверным думать, что Василий Витальевич Шульгин перечеркнул все свое прошлое и принял все новое. Нет, конечно. Но ход истории, могучая сила нашей Родины, ее всемирный авторитет заставили Шульгина многое переосмыслить и переоценить»
[542].
Учитывая сопротивление Шульгина, Эрмлер и Владимиров стали идеологически перегружать «ход истории», делая Историка резонером, что при столкновении с подлинной исторической личностью было обречено на поражение.
В другом письме жене Шульгин писал: «Дело по разным причинам зашло так далеко, что отказаться совсем от фильма мне до крайности трудно, просто невозможно. Не только потому, что фильм „заведен“, все люди, с ним связанные, уже получают „зарплату“, словом, государственная машина заработала со всеми последствиями. В случае отказа от фильма мне придется, по-видимому, ехать в Москву, добиться приема „на самом высоком уровне“ и на четыре глаза объяснить, что мне приходится отступиться от начатого дела, которому сочувствую, по „семейным обстоятельствам“. Все это адски трудно, как Ты сама понимаешь. Но все же это не главное. Главная причина вот в чем. Я не люблю громких слов. Поэтому я очень редко распространялся о том, что во мне долгие годы глубоко сидело. Судьба захотела, чтобы я как бы приложил руку к крушению Империи, которую я ценил и любил. И на мне остался долг объяснить, как все было. Это я сделал в книге „Дни“, которую Ты писала под мою диктовку. Но книга „Дни“ утонула в событиях и сейчас недоступна для миллионов людей, которые наверно ее проглотили бы. Вместо книги Судьба указывает мне фильм. Но, как Ты знаешь, я мог принять фильм только в том случае, если фильмовые „Дни“ присоединяют к составу книжных „Дней“ надгробное слово об Екатеринбурге. Против всякого ожидания это условие принято. До сего дня оно честно выполняется. Если не будет выполняться в дальнейшем, я отступлюсь от фильма. Никаких признаков этого я пока не вижу, но, если увижу, порву, чего бы мне этого ни стоило…»
[543]
