Понятно, что министр не принял идеи Андропова.
«— Ты напрасно кипятишься, Андрей Андреевич, — по-отечески начал Брежнев. — Сейчас не то время, чтобы делить сферы влияния. Нам необходимо не противоборство, а сотрудничество. Поэтому сейчас было бы для всех лучше, чтобы вы с Андроповым обсудили все накопившиеся проблемы между собой и нашли, наконец, где все-таки лежат ключи от Германии»
.
Другими словами, генеральный секретарь велел им найти взаимопонимание.
Андропов послал к Громыко Кеворкова, чтобы тот объяснил идею тайного канала. Министр встретил посланца холодно и даже прочитал ему нотацию: «Если я вас верно понял, вы хотите втянуть меня в тайный, я подчеркиваю, тайный — сговор с немецким руководством, при полном попустительстве которого в Германии возрождается неонацизм, преследуются прогрессивные партии, в первую очередь коммунистическая, и провозглашается идея объединения Германии за счет ГДР, как основная цель государственной политики, вы предлагаете мне вступить в тайный сговор с теми, кто уничтожил у нас двадцать миллионов людей! А вы не подумали, что скажут на это вдовы погибших?»
По-видимому, это была непроизнесенная им речь на том заседании Политбюро. Но хитроумный чекист сообразил сослаться на одобрительный отзыв Брандта о Громыко и тем самым смягчил сердитого министра. Дальше Громыко разговаривал уже спокойно, а потом, когда Кеворков ушел, позвонил Андропову, и их размолвка была исчерпана.
Таким образом, тонкая игра Андропова, сумевшего сделать Брежнева своим сторонником в германском вопросе, открыла ему двери неприступного МИД. Председателю КГБ и министру пришлось стать союзниками. Кеворков же получил прямой доступ к Громыко, отныне не упускавшего из внимания функционирование канала.
«В течение десяти последующих лет, как минимум, дважды в месяц, а порой и чаще он приглашал меня для обсуждения последних новостей из Германии. Будучи больным, он несколько раз звал меня на дачу, и тогда эти обсуждения проходили на уютной веранде его загородного дома. По складу характера Громыко был чрезвычайно замкнутым во всем, что касалось его личной жизни, а потому, как объяснили мне его приближенные, приглашение на обед к нему домой являлось редким исключением. Порой мне казалось, что это была попытка сгладить впечатление от того непозволительного фарса, который он разыграл передо мной в первую нашу встречу»
.
Правда, манера Андрея Андреевича вести переговоры вызывала оторопь у привыкшего к другим приемам андроповского посланца. «К встрече с Громыко, как к смерти, живого человека подготовить нельзя», — счел возможным он пошутить.
Но как бы там ни было, конфиденциальные переговоры с Баром начались. Брежнев, Андропов, Громыко, каждый по-своему, выступали как миротворцы.
Но вот вопрос; был ли Громыко так уж однозначно ретрограден в споре с Андроповым?
Фалин и Кеворков, не сомневаясь, утверждали: да, был ретрограден, и только подключение Брежнева вынудило его принять андроповский план.
Впрочем, как свидетельствовал Александров-Агентов, «Брежнев побаивался напористости Громыко». А Черняев (из конкурирующего с МИД Международного отдела ЦК) прямо писал: «Громыко, друг Брежнева и нахал», «Громыко после Гречко самый близкий к Генеральному человек. Между ними полная доверительность»
.
Более глубокое проникновение в проблему позволяет усомниться в бесспорности такой оценки. Вернемся в 1963 год, когда Бар, выступая в Евангелической академии в Баварии, изложил свой план действий на ближайшее будущее. Главная мысль плана заключалась в том, что необходимо переходить в отношениях с советским блоком от конфронтации к сотрудничеству. Итогом такого сотрудничества явятся новые духовные и материальные запросы населения в странах Варшавского договора, и эти запросы власти не смогут удовлетворить. В результате нарастающего внутреннего давления коммунистические режимы будут вынуждены начать демонтаж своих социально-политических систем.
Возможно, читатели, знающие, как потом развивались события, посчитают программу Бара фантастикой, сочиненной задним числом? Однако программа была реальной. Она к тому же сочеталась с политикой Москвы на мирное сосуществование и мирное состязание двух систем.
Бывший посол СССР в ФРГ и бывший заместитель министра иностранных дел Юлий Квицинский писал: «Надо сегодня признать, что он далеко смотрел. Опасность его замысла тогда мало кто понял. Что за чушь, говорили у нас, КПСС будет сама демонтировать свою власть? Да не будет этого никогда в жизни. К тому же замыслы Бара в штыки встретили тогда ХДС и все окружение Аденауэра.
Но Бар мыслил точно. И главным объектом этой стратегии вскоре стали ГДР и СССР. Почему СССР? Да потому, что, по мнению Брандта, ключ к воссоединению (Германии) всегда лежал не у китайской стены, а в Москве»
.
И что же, зная о плане Бара, надо ли так однолинейно оценивать настороженное отношение Громыко к идее Андропова? А ключ все-таки «лежал» не в Бонне: немцы сообщали Киссинджеру о ведущихся переговорах. Наоборот, Громыко можно было лишь посочувствовать: попав между жерновов КГБ и Политбюро, он должен был найти выход из опасного положения, куда подталкивали его товарищи.
Показательно, что на Громыко пытались выйти люди из окружения Брандта (когда тот был министром иностранных дел коалиционного правительства ХДС/ХСС и СДПГ) с предложением начать переговоры о нормализации отношений между ФРГ и Советским Союзом. Тогда Андрей Андреевич решил: не отвечать. На первый взгляд это покажется странным, но Громыко считал, что идти в тот период навстречу Брандту означало бы «только навредить СДПГ и замедлить неизбежную смену фигур на политическом Олимпе Западной Германии». То есть плод еще не созрел.
Когда же Брандт стал канцлером, можно было начинать переговоры. Но тут обострился старый идеологический спор об отношениях Москвы с европейскими социал-демократами.
«Сориентироваться на социал-демократов и чуть ли их не поддержать? Сколько обжигались на британских лейбористах, социалистах в Италии, Финляндии и пр., а тут предлагается добровольно стать партнером одного из острейших противников? Международный отдел ЦК КПСС против. Б.Н. Пономарев не скрывает своей озабоченности в беседе с Г. Аксеном, членом Политбюро ЦК СЕПГ, наверное, в расчете на то, что немецкие друзья не смолчат»
.
Говоря другими словами, в дипломатию грубо вторгалась коминтерновская идеология из времен мировой революции. Наш герой должен был ответить на этот вызов.
«А.А. Громыко не повергли в испуг ярлыки. Министра трудно раскачать, в чем-то убедить, но, если это удавалось, он мог проявить недюжинный характер… Он доказывал, что мы не поможем ГДР и навредим себе, если будем отказываться от реалий… Предпочтение было отдано доводам МИД. Консенсус в высшем звене сложился не сразу. Дипломатическое ведомство активно поддержал Ю.В. Андропов. Своими соображениями и весомой информацией он нейтрализовал скепсис М.А. Суслова, украинских и белорусских представителей»
.
В общем, переговоры с Бонном надо было начинать, только вот как — через дипломатические ведомства или по тайному каналу?
