Нет, все говорит за то, что настала пора покончить все политические счеты с нынешним Столыпинским министерством и спасти Родину, Церковь и Трон Самодержца великого самому народу!
Дальше полагаться на Правительство преступно!»
Такие взгляды исповедовал не один иеромонах Илиодор, называющий русских людей «гражданами» и поносящий конституцию. Это голос сильный и страстный. Он не принадлежит одиночке. Но на этот призыв Столыпин, конечно, не отозвался. Зато на обращение другого критика он ответил. Критика звали Лев Николаевич Толстой. Как мы уже говорили, он был дружен с Аркадием Дмитриевичем Столыпиным, переписывался с ним; на деятельность Реформатора, впрочем, смотрел очень неодобрительно.
«Нужно теперь для успокоения народа, – писал Толстой Столыпину, – не такие меры, которые увеличили бы количество земли таких или других русских людей, называющихся крестьянами (как смотрят обыкновенно на это дело), а нужно уничтожить вековую, древнюю несправедливость…
Несправедливость состоит в том, что как не может существовать права одного человека владеть другим (рабство), так не может существовать права одного, какого-то бы ни было человека, богатого или бедного, царя или крестьянина, владеть землею как собственностью. Земля есть достояние всех, и все люди имеют одинаковое право пользоваться ею».
Похож ли великий писатель в неприятии столыпинских преобразований на иеромонаха Илиодора? Похож! Внешне они разные, но оба стоят на одной и той же позиции. Они верны общинным патриархальным идеалам, которые разрушает Столыпин.
«Вы считаете злом то, что я считаю для России благом, – отвечает Толстому Петр Аркадьевич. – Мне кажется, что отсутствие „собственности“ на землю у крестьян создает все наше неустройство.
Природа вложила в человека некоторые врожденные инстинкты, как то: чувство голода, половое чувство и т. п. и одно из самых сильных чувств этого порядка – чувство собственности. Нельзя любить чужое наравне со своим и нельзя обхаживать, улучшать землю, находящуюся во временном пользовании, наравне со своею землею.
Искусственное в этом отношении оскопление нашего крестьянина, уничтожение в нем врожденного чувства собственности ведет ко многому дурному и, главное, к бедности.
А бедность, по мне, худшее из рабств…
Смешно говорить этим людям о свободе или свободах. Сначала доведите уровень их благосостояния до той по крайней мере наименьшей грани, где минимальное довольство делает человека свободным…» (Цит. по: Рыбас С., Тараканова Л. Указ. соч. С. 115).
Эти мысли Реформатора уже знакомы нам. Вольно или невольно мы переносим их на последующую историю, на современные споры о частной собственности, забывая при этом о жестокой борьбе, в которой они рождались.
А что касается Льва Николаевича, то он не раз писал Столыпину, и всегда, как вспоминает М. П. фон Бок (Столыпина), «то он упрекал его в излишней строгости, то давал советы, то просил за кого-нибудь. Рассказывая об этих письмах, мой отец лишь руками разводил, говоря, что отказывается понять, как человек, которому была дана прозорливость Толстого, его знания души человеческой и глубокое понимание жизни, как мог этот гений лепетать детски-беспомощные фразы этих якобы „политических“ писем. Папа еще прибавлял, до чего ему тяжело не иметь возможности удовлетворить Льва Николаевича, но исполнение его просьб почти всегда должно было повести за собой неминуемое зло».
Огромная сила противостояла Столыпину. В том числе и русская сила.
Окончание его письма Толстому говорит о многом: «Вы мне всегда казались великим человеком, я про себя скромного мнения. Меня вынесла наверх волна событий – вероятно, на один миг! Я хочу все же этот миг использовать по мере моих сил, пониманий и чувств на благо людей и моей родины, которую люблю, как любили ее в старину. Как же я буду делать не то, что думаю и сознаю добром? А вы мне пишете, что я иду по дороге злых дел, дурной славы и, главное, греха. Поверьте, что ощущая часто возможность близкой смерти, нельзя не задумываться над этими вопросами, и путь мой мне кажется прямым путем. Сознаю, что все это пишу Вам напрасно, – это и было причиною того, что я Вам не отвечал…
Простите…
Ваш П. Столыпин» (Цит. по: Рыбас С., Тараканова Л. Указ. соч. С. 116).
Они были людьми одного круга, одной веры и культуры, одинаково любили Россию.
И что же?
Они стояли по разные стороны.
Новый период, начавшийся манифестом 3 июня, еще больше обострил отношение общества к Столыпину.
Национальная идея не могла быть для империи всеобъемлющей. Зная русскую историю, видимо, можно не тратить особых усилий на доказательства этой мысли. «Россия больше, чем народ, – писал В. Соловьев, – она есть народ, собравший вокруг себя другие народы…» Достаточно? «Дух России – вселенский дух. Национален в России именно ее сверхнационализм… в этом самобытна Россия и не похожа ни на одну страну мира». Это Н. Бердяев.
Все, достаточно. Только чрезвычайные обстоятельства могли вызвать к жизни национальную идею. Она не могла быть «долгожительницей», ибо противоречила не только имперской, но и объединяющей силе рыночных отношений.
С другой стороны, для российской политической жизни неудивителен и такой вывод: «Может великорусский марксист принять лозунг национальной, великорусской, культуры? Нет. Такого человека надо поместить среди националистов, а не марксистов. Наше дело – бороться с господствующей черносотенной и буржуазной национальной культурой великороссов, развивая исключительно в интернациональном духе и в теснейшем союзе с рабочими иных стран те зачатки, которые имеются и в нашей истории демократического и рабочего движения. Бороться со своими великорусскими помещиками и буржуа, против его „культуры“, бороться… а не проповедовать, не допускать лозунга национальной культуры». Это Ленин, «Критические заметки по национальному вопросу», 1913 год.
Конечно, 1907-й и 1913-й – разные годы. В 1913 году Столыпина уже не было в живых, давно стабилизовалось экономическое положение страны, но здесь дело не в этом, а в отношении к национальному. Столыпин видит в национальном опору, социал-демократия – помеху.
Поэтому в красках национального спектра, где с одной стороны иеромонах Илиодор, с другой – «Критические заметки…», Столыпин занимает особое место. Осуждать его за это было бы странным.
Очень существенным в нашем понимании этой темы может быть свидетельство Аркадия Столыпина, сына Реформатора. Он рассказывает о проекте изменения границ между некоторыми уездами Холмского края и Гродненской губернии с тем, чтобы «окатоличенные и ополяченные» уезды остались в Польше, а «русские» соединились с «общерусской стихией». Для чего это делалось? Кажется, понятно. Для укрепления национальной русской идеи, не так ли? Нет, не совсем так. «Мера эта имела целью установление национально-государственной границы между Россией и Польшей, на случай дарования Царству Польскому автономии».
