5. Приложено наблюдать, чтобы сближающиеся к трансильванской и венгерской границам воинские наши команды никогда и ни под каким предлогом к оным не прикасались и с обывателями, соседственными Молдавии, сохранено бы было мирное дружеское и сколь можно снисходительное обхождение без малейших знаков как от воинских чинов, так и от землян здешних вражды и несогласия. И, наконец,
6. Как расположенные внутрь здешней земли войска содержать в строгой и должной воинской дисциплине, так и проходящие к армии команды воздерживать от всяких непристойных поступков с обывателями, охраняя последних по всей возможности от всяких обид, притеснений и наглостей со стороны воинских чинов; а сих, кои бы явились в таковых и подобных беспорядках, равно под командою вашей состоящих, как и проходящих к армии, по мере власти чина вашего наказывая или задерживая под караулом, рапортовать мне, а о изъятых из оной подробные [рапорты] с описаниями их вины представлять немедленно ко мне.
Из реляции П. А. Румянцева Екатерине II о преступной сдаче майором Гензелем крепости Журжи
…Между тем князь Репнин сколько ни спешил на помощь Журжи, сведав напоследок, что неприятель ее атакует, и пришел к оной в четвертый марш от Турны, сделав с лишком 120 верст, но уже нашел ее в руках неприятельских, ибо за несколько часов перед его приходом в 29-й день мая гарнизон наш сдался на капитуляцию, выговорив себе, чтобы при всей верхней и нижней амуниции, со всеми военными частями из города выступить и беспрепятственный иметь путь до Бухареста.
Не зная еще о сем несчастии и приходя к сей крепости, помянутый генерал-поручик встречен был неприятельской конницей, которую атаковал и принудил под город бежать; взяв же в то сражение одного пленного, от него сведал как вышеописанное, так и то, что неприятель имеет с лишком двенадцать тысяч пехоты в городе и ретраншементе. Сие самое еще ему подтвердил из нашего гарнизона офицер, которого неприятель к нему, князю, выслал для объявления ему договора, учиненного гарнизоном.
Тогда генерал-поручик князь Репнин, не в силах такое знатное число войск в укреплениях атаковать, принужден отступить к реке Аргису, пославши повеление и генералу-майору Потемкину следовать с корпусом за сию же реку и заслонить своею позицией город Бухарест, против дороги, что от Журжи лежит к оному. 1-го числа сего месяца неприятель прислал к князю Репнину весь бывший гарнизон в Журже, в препровождении турецкого конвоя. Под раненых и под разные гарнизонные экипажи неприятель дал свои подводы, которые ему и возвращены.
Сие прискорбное приключение, и первое от начала моего командования, не может меня не трогать наичувствительнее, всемилостивейшая государыня, и потому наиболее, что произвели оное не силы и не предприимчивость неприятеля, но трудность и упадок духа бесприкладные [беспримерные] тамошнего нашего коменданта майора Гензеля и бывших с ним в крепости офицеров.
Крепость Журжевская, по осмотру генерала-квартирмейстера Боура и самого генерала-поручика князя Репнина, как особливо первый, возвратясь из Валахии, меня уверял, столько была в хорошем укреплении и снабжена довольно военными и съестными припасами, что отнюдь опасности не было потерять ее так, как по малодушию гарнизона случилось оную невероятным образом утратить.
Генерал-поручик князь Репнин объясняет, что оборона от нашего гарнизона столь слабая происходила, какой уже хуже представить себе не можно. Крепостные строения все целы, да и разбить их нечем было неприятелю, ибо он с собою не имел удобных к тому орудий. Комендант убоялся неприятельской батареи о двух пушках со столь превосходным количеством у себя артиллерии, и за превысокими каменными стенами, имея еще действительно под ружьем, как его рапорты гласят, в той крепости, кроме убитых и раненых, пятьсот сорок шесть пехоты да казаков девяносто девять человек.
Я подношу тут рапорт коменданта Гензеля и мнение, поданное от субалтерн-офицеров, и журнал подробный, что там происходило. Всяк усмотреть может из собственных их описаний, что страх недостойный сие бесславие произвел, что тут самый слабый поиск на крепость делан от неприятеля, и что оную защищали совершенные трусы, а не победители россияне.
Я приказал помянутого коменданта и всех офицеров того гарнизона, яко заслуживших смертную казнь, заковав в железа, отправить в крепость Хотинскую и содержать их там на хлебе и воде; ибо, после обличения вины в собственных их показаниях, не о чем уже над ними боле военным судом следовать. Постыдная боязнь о собственном своем животе владела ими больше славы и присяги в том, чтобы не щадить крови своей для пользы службы и высочайших интересов вашего императорского величества.
Всемилостивейшая государыня! Теперь от власти вашего императорского величества зависит конечный жребий сих узников. Я осмеливаюсь представить мое мнение, чтобы их без пощады и в образец военной строгости наказать, дабы их позорная казнь так ужасала все войско, как ныне отвратительно для всех их недостойное деяние; ибо нет возможности тут ничего удержать, когда уже и крепость на три или четыре дни на ее собственную оборону оставить не можно.
Я дерзаю сказать, что смерть, кровь и раны столь многих храбрых людей, двукратным оборением неприятеля приобретших нам сию крепость, сами вопиют о наказании сих извергов, которые плоды их мужественных подвигов вотще опровергнули.
К стыду преступников заключу я сие донесением вчера полученного мною рапорта от коменданта браиловского Борзова, что 3-го сего месяца неприятель на утренней заре, переплывши Дунай из города Гирсова числом боле двух тысяч человек, атаковал наш пост при устье Яломицы, под командой пехотного Бутырского полка секунд-майора Таубе; и хотя, окружив тут бывший редут, более шести часов турки со всею наглостью стремились штурмовать, но храбростью помянутого майора и его подчиненных не только отбиты, да еще и совершенно побеждены, ибо полегло их убитыми на месте более двухсот человек, шестнадцать в плен взято и два знамя, и великое число поглотила река бросающихся в робости на лодки…
Рескрипт Екатерины II П. А. Румянцеву с рекомендацией адмирала Поллиса
Граф Петр Александрович, усердный адмирал Поллис, которого имя пишется Кновлес, услышав от меня, что у вас есть уже столько судов, что вы намереваетесь в Черное море поднять российского флага и послали требовать от вице-адмирала Синявина сигналы для узнании его в море, мне подал приложенную бумагу, которая содержит, по его мнению, лучшей способ, как сделать брандеры. Сей искусный и предприимчивый старик сам хотел скакать к Дунаю, но я его удержала, дабы имя его не сделало омбраж
[83] рановременно. Я обещала ему послать к вам сию его мысль, а вы ее употребите по вашему рассуждению.
Адмирал сей ныне имеет всю интендантскую часть флота нашего и, чаю, что от него немалая будет службе польза, ибо, чаю, что он из первых в свете механиков и сам 53 года на море служил отлично. Взятие гавани последовало в последней войне по его проекту. Венский двор недоволен нашими мирными пропозициями, но, чаю, сбавит спеси, ибо прусский король пишет, что, драв крепко Кауницу за уши, все будет по-нашему, к чему, чаю, и он будет искренно вспомоществовать; и вероятно, что турки одни будут в дезавантажи, что мир столь неспешно идет, но они пеняй сами на себя. В прочем остаюсь как всегда к вам доброжелательна
