– Еще бы! Я даже помню, как Леха Пороховщиков мне этот молоток гвоздем проткнул, и он у меня сдулся в самый ответственный момент.
– Вот-вот! У него молоток сдулся, а меня кто-то за поясок дернул, и мой, с позволения сказать, хитон из домашней простыни упал к ногам, когда я, будучи Купидоном, пытался пустить в кого-то стрелой из пластмассового лука ядовито-красного цвета.
– Ну… я даже не знаю… – огорчилась Элечка. – Вы можете предложить что-нибудь другое? Я, вообще-то, не против… Пожалуйста…
– А правда, ребята, что нам эти древние мифы? – подхватила мысль Феликса задушевная Маринина подруга Милка Константинова. – Давайте лучше поставим что-нибудь про любовь. Например, «Ромео и Джульетту».
– Ага! Шестиклашкам как раз только «Ромео с Джульеттой» и не хватает для полного счастья, – снисходительно заметил Константиновой Лившиц.
– Наверно, не обязательно для шестого класса, ведь так, Элеонора Сергеевна? – с надеждой спросила Милка.
– Мила! Ты немножко не поняла, что, собственно, нужно Элеоноре Сергеевне, – мягко возразила ей Людмила Ильинична. – Она постановщик не спектаклей, а театрализованных представлений, то есть массовых зрелищ.
– Ну… тогда… может быть, хотя бы без простыней? – скривив перламутровые губки, сказала Милка. – Я целиком и полностью поддерживаю Феликса: надоели уже всякие там Гефесты и Аполлоны с Афродитами.
– Может быть, вы и правы, – задумчиво проговорила Элечка. – Даже, скорее всего, правы! И я рада, что вы до этого додумались! Жаль, что не я, – и она опять улыбнулась девятиклассникам. – Я сейчас, конечно, не готова к обсуждению чего-то другого, помимо греческих мифов, но я подумаю… Спасибо вам, что не отнеслись равнодушно к моему предложению.
Как только Элечка закончила говорить, из окна на ее лицо упал яркий луч солнца, сумевший наконец пробиться сквозь сизые тучи, с утра плотным слоем обложившие небо.
– Глядите, а боги Олимпа не против того, чтобы мы их оставили в покое! – завопил дурным голосом Кура. – Весь день за окном был сплошной мрак, а тут вдруг солнышко выглянуло. Одобряет старик Зевс наше решение!
И все опять засмеялись.
Когда Элечка ушла из класса, Милка вслух спросила:
– Что-то я не очень понимаю, что же такое массовое зрелище… Если уж спектакль не массовое зрелище, то я и не знаю, что тогда массовое…
– Массовое зрелище, Константинова, это, чтоб ты знала, – открытие Олимпийских игр или, к примеру, лазерное шоу, – ответил ей Вася.
– Ну и дурак ты, Стимфалийская Кура, – снисходительно покачала головой Милка. – Какое лазерное шоу можно организовать из древнегреческих мифов? Тут что-то другое…
– Насколько я поняла Элеонору Сергеевну, – вмешалась Людмила Ильинична, – она собиралась поставить такой праздник, где вы, одетые богами, проводили бы с шестиклашками всякие викторины, игры, а заодно проиграли бы несколько отрывков из мифов.
– Да ну-у-у… – протянула Милка. – Скукота одна…
Большая часть одноклассников с ней тут же согласилась.
– Знаешь, Маришка, – огорченно заявила Милка Константинова, когда они с Митрофановой шли из школы домой, – зря все-таки эта Элечка не ставит спектакли. Так хочется Джульетту сыграть, просто ужас… У меня обязательно получилось бы! Вот слушай: «Ромео! О-о-о-о! – душераздирающе крикнула она на всю улицу. – Зачем же ты, Ромео?..» Как там дальше-то… Не помнишь?
– Не помню, – улыбнулась Марина. – А чего ты так развопилась? Она же Джульетта, а не диджей.
– Так она ж, кажется, с балкона ему кричала… Или нет?
– Она не кричала, а сама с собой разговаривала.
– Ну… это почти одно и то же! – не огорчилась Милка и взахлеб продолжила мечтать дальше: – А чтобы Ромео непременно играл бы Феликс или Вадик Орловский. Тебе кто больше нравится, Феликс или Вадик?
– Никто, – буркнула Марина.
– Ой! Ну ладно врать-то! Всем они нравятся, а ей, видите ли, не нравятся. Я тебе, Мариночка, почему-то все всегда говорю, а ты мне – ничего. Даже обидно!
– Ну и чего ты мне такого секретного сказала? Что-то я ничего не помню.
– Как это что? Я буквально минуту назад честно и откровенно призналась, что мне нравятся Орловский и Лившиц, только я никак не могу понять, кто больше. Вчера мне казалось, что Вадик, а сегодня, когда он так некрасиво выступил с Кривой Ручкой, то я подумала, что Лившиц как-то интеллигентней… Ты-то как думаешь?
– Если рассматривать с точки зрения интеллигентности, то Феликс, конечно, лучше, – согласилась Митрофанова.
– Слушай, Маринка! – Милка до невозможности округлила глаза. – Я, между прочим, давно хотела тебя спросить, зачем ты ко мне от Феликса отсела? Столько лет сидела, когда на него и смотреть-то было противно, а сейчас, когда девчонки за него драться готовы, ты, как последняя дура, без боя отдала свое место какой-то там Слесаренко! Может, вы с Лившицем поссорились или… наоборот? Меня и девчонки без конца об этом спрашивают…
– Что значит «наоборот»? – удивилась Марина.
– А то и значит, что, может быть, между вами сложились какие-то такие отношения, которые вы не хотите афишировать, а сами где-нибудь тайно встречаетесь…
– Совсем вы с девчонками с ума посходили! – Марина покрутила пальцем у виска, а сама при этом нервно думала о том, что если рассказать Милке про Рыбаря, то она, пожалуй, и не поверит.
– Значит, с Феликсом ты не встречаешься? – с большим подозрением еще раз спросила Константинова.
– Нет.
– А с кем встречаешься? – не сдавалась Милка.
– Ни с кем! – отрезала Марина. – Отстань от меня, Людмила, очень тебя прошу!
– Ах так, да? – всерьез разобиделась Константинова. – Ну и какая же ты мне подруга после этого? – Она остановилась посреди тротуара и уперла руки в бока, так что прохожим стало очень трудно ее обходить.
Марина вздохнула и решилась признаться во всем Милке, потому что в ее возрасте уже гораздо стыднее быть невлюбленной, чем влюбленной в несколько неперспективную личность.
– Ладно, пойдем, – потянула она за собой Константинову, – я тебе расскажу… Только дай слово, что воспримешь это адекватно.
– Адекватно – это как? – Милка не собиралась трогаться с места до тех пор, пока не будут расставлены все точки над «i».
– Ну… дай слово, что не будешь смеяться… – заглядывая Константиновой в глаза, попросила Марина.
– Смеяться?! – Милка тут же дала дорогу прохожим, потому что сообщение обещало быть интересным и с места стронуться стоило. – Кто ж над любовью смеется? Только бессердечные люди!
Когда подруги уселись на скамейку в скверике возле Марининого дома, Милка в предвкушении сногсшибательной новости смогла произнести всего лишь одно междометие, но в нем явственно слышалось все сразу: и вопрос, и дружеское участие, и подбадривание, и обещание никому не проболтаться, и главное – разрывающее ее на части любопытство:
