Делом, не красившим великого воителя, советские ученые считали его участие в подавлении крестьянской войны под предводительством Е.И. Пугачева. Между тем сам Суворов рассматривал борьбу со «злодеем-самозванцем Емелькой» (собственное выражение будущего генералиссимуса) как свой гражданский долг. Охранять целостность и спокойствие Отечества — неважно, от внешних или от внутренних опасностей — он полагал первейшей обязанностью.
Вот строки из собственноручно написанной в 1786 г. Суворовым биографии: «Из Царицына взял я себе разного войска конвой на конях и обратился в обширность уральской степи за разбойником… Его уральцы, усмотря сближения наши, от страху его связали и бросились с ним… стремглав в Уральск, куда я в те же сутки прибыл… Немедленно принял я его в мои руки, пошел с ним через уральскую степь назад, при непрестанном во все то время беспокойствии от киргизцев, которые одного ближнего при мне убили и адъютанта ранили, и отдал его генералу графу Петру Ивановичу Панину в Симбирске».
Отличавшийся всегда исключительным милосердием к побежденному и уважением к достойному противнику, Александр Васильевич рядовых бунтовщиков жалел: «В следующее время моими политическими распоряжениями и военными маневрами буйства башкирцев и иных без кровопролития сокращены, но паче императорским милосердием». А вот сочувствием к пойманному Пугачеву полководец вовсе не проникся и в награду за его поимку рассчитывал на высший российский орден — Св. Андрея Первозванного. И если тогда не получил его, то не из-за каких-то симпатий к главарю восставших и его делу, а по причине все тех же интриг.
Немало претерпел полководец и от Павла I. Историки располагают сведениями, что, видя критичность, с какой Суворов относился к личности и нововведениям императора, его пытались подтолкнуть к участию в государственном перевороте. «Совесть мне воспрещает надеть военный пояс против герба России, которой я столько служил», — заявил на это фельдмаршал.
Мнительный Павел отправил старого служаку в ссылку в фамильную деревню Кончанское. Тот отреагировал на опалу в свойственном ему ироническом духе, сказав, что «ежели на Руси фельдмаршалы и играют в бабки, то это потому, что у ней их избыток, чего ради они и должны же по деревням что-нибудь делать».
Разумеется, в кончанском захолустье 70-летний полководец не только пел в церкви на клиросе и играл в бабки с крестьянскими детишками, но и внимательно следил за ходом войны в Европе, где, по собственным словам Александра Васильевича о Наполеоне, «далеко шагал мальчик», и обдумывал, как его «унять». Не случайно, получив в феврале 1799 г. рескрипт Павла I о вызове к армии, заметил: «Да я же здесь служил за дьячка и пел басом, а теперь буду петь Марсом».
Суворов был поставлен во главе союзных (России и Австрии) войск, которые действовали против французов в Северной Италии. Итальянский и Швейцарский походы 1799 г. — совершенно особая страница в его биографии, вершина полководческой деятельности. В сражении на реке Адда 16 апреля Суворов нанес поражение армии французского генерала Моро и за шесть недель занял почти всю Северную Италию. В июне французы (армии Макдональда и Моро) попытались окружить и уничтожить войска союзников, но в сражении на реке Треббия 6–8 июня русский гений нанес поражение Макдональду. Моро, опасаясь такой же участи, отступил. В августе русско-австрийские войска разгромили армию Жубера у города Нови.
Италия была освобождена от французского господства. Согласно новому плану войны Суворов должен был направиться в Швейцарию, изгнать оттуда армию Массены и начать наступление на Францию.
Австрийский кабинет вязал руки русскому полководцу, нередко диктуя совершенно неподходящие с точки зрения военного искусства ходы, недаром Суворов называл венское руководство «злодеями». Все время подводило и австрийское интендантство. В особенно тяжелое положение русские попали в Муотенской долине, пробившись сюда через знаменитый горный перевал Сен-Готард высотой более двух тысяч метров. К моменту их прибытия корпус генерала А.М. Римского-Корсакова оказался разгромленным (см. очерк о Ф.В. Остен-Сакене). Войска Суворова были до крайности утомлены, боеприпасы и продовольствие — на исходе. А полагаться можно было только на скудные собственные силы. О том, чтобы сдаться на милость французам, естественно, не было и мысли. Суворов решил пробиваться на север в австрийские владения.
23 сентября 1799 г. войска под прикрытием арьергарда двинулись к засыпанному глубоким снегом перевалу Паникс. Полководец был со своими солдатами. Как вспоминал один из участников этого похода, старик «посреди сих ужасов и посредь своего войска ехал на лошади… „Вперед — с нами Бог! Русское войско победоносно, ура!“. Сии слова героя, и все забыто». Войска были достойны своего вождя: через пять дней русские, преодолев горы, спустились в долину Переднего Рейна и соединились с австрийцами.
Даже не очень расположенный к Суворову Павел признал его беспримерные заслуги перед Отечеством и пожаловал чин генералиссимуса. «Ставя на высший степень, чести и геройству представленный, — объявлял он в императорском рескрипте, — уверен, что возвожу на оный знаменитейшего полководца сего и других веков».
Насколько искренен был при этом император, стало ясно очень скоро. Графу Рымникскому, князю Италийскому, генералиссимусу, живой славе России был сделан выговор за то, что во время похода он, вопреки уставу, имел дежурного генерала. Этот удар по самолюбию полководца, захворавшего еще в пути с театра военных действий в Санкт-Петербург, оказался роковым.
В последний путь Суворова провожала вся столица. Настроение русских людей в тот момент эпически передал Г.Р. Державин в знаменитом «Снигире»:
Что ты заводишь песню военну
Флейте подобно, милый снигирь?
С кем мы пойдем войной на Гиену?
Кто теперь вождь наш? Кто богатырь?
Сильный где, храбрый, быстрый Суворов?
Северны громы в гробе лежат.
Кто перед ратью будет, пылая,
Ездить на кляче, есть сухари;
В стуже и в зное меч закаляя,
Спать на соломе, бдеть до зари;
Тысячи воинств, стен и затворов;
С горстью россиян всё побеждать?
Быть везде первым в мужестве строгом,
Шутками зависть, злобу штыком,
Рок низлагать молитвой и Богом,
Скиптры давая, зваться рабом,
Доблестей быв страдалец единых,
Жить для царей, себя изнурять?
Нет теперь мужа в свете столь славна:
Полно петь песню военну, снигирь!
Бранна музыка днесь не забавна,
Слышен отвсюду томный вой лир;
Львиного сердца, крыльев орлиных
Нет уже с нами! — что воевать?
Грустно, но и в этом проявилось нечто наше, национальное, когда пророк в Отечестве признается таковым чаще всего лишь посмертно.
Князь Иван Юрьевич Трубецкой (1667–1750)
Тяжкое испытание уготовила судьба князю Ивану Трубецкому — 18 лет в шведском плену. В первом сражении Северной войны под Нарвой он командовал дивизией, состоявшей из необстрелянных рекрутов, и ничем не смог помочь армии. Вместе с остальным командным составом во главе с герцогом де Крои вынужден был отдать шпагу победителям (см. очерк о К.-Е. де Крои).
