Привыкшая к независимости Трансоксиана возвращение под монгольское ярмо переносила плохо, ибо выгоды для себя не нашли в этом ни стоявшая у кормила власти тюркская знать, ни таджикская аристократия, связанная с ней значительно сильнее, чем можно было бы подумать, ни городское население, ни мусульманские массы. Ильяс-ходжа достоинствами отца не обладал. Монголы держались с трансоксианцами высокомерно; налогообложение было тяжелым; притеснения не прекращались; лихоимство процветало. Тимур сразу понял, что обстановка сложилась опасная. Сгустившиеся над его головой тучи выглядели грозовыми; надо было делать выбор: служить ли ханам далее или немедленно с ними порвать. С одной стороны, он всем был обязан монголам, с которыми у него имелось много общего, некое идеологическое сообщничество. С другой — он ощущал себя совершенным тюрком и был, как выразились бы нынче, патриотом. В одном случае он сохранил бы свое положение, надо сказать, весьма выгодное, но остался бы лишь актером второго плана. В другом — у него появился шанс стать первым, однако при неблагоприятном для него развитии событий он потерял бы все и ему пришлось бы все начинать сначала. [46]
Не любивший полумер и полууспехов, Тимур решился на самое трудное по выполнению, но сулившее максимальный выигрыш. Он сделал ставку на Трансоксиану, на тюрок, разорвав все контакты с ханом, подняв на щит идею независимости, одновременно вступив в тесные сношения с племенами, дабы постепенно подтолкнуть их к восстанию. Однако слушать его не захотел никто или почти никто. Жизнь Тимура оказалась под угрозой; видя, что открыто действовать невозможно, он бежал с намерением присоединиться к шурину Хусейну, подобно ему, лишенному всего, одному из редких «националистов», и способному дерзнуть и хоть что-то предпринять. Под охраной небольшого эскорта он встретился с ним у некоего родника. Свояки договорились объединить свои силы и совместно действовать в борьбе с общими врагами.
Жизнь-авантюра
Целых три года продолжалась жизнь, полная приключений, вдохновляясь которыми и добавляя в богатый художественный вымысел немного правды, славопевцы создали образ идеального странствующего рыцаря, стремящегося в мыслях к благородным делам, но не забывающего любить свою даму, красавицу Альджай, и, когда надо, рисковавшего жизнью. Многократно явленная неустрашимость, поразительные подвиги, неизбывная ненависть к врагам, щедрость победителя и сострадание к обездоленным — все это легло в основу Тимуровой популярности, и обо всем этом говорилось во время ночных дежурств, в воинских лагерях и в кишлаках; об этом же люди вспоминали, когда одерживалась очередная победа, и все соглашались с тем, что он ее заслужил по праву. [47]
Что может быть романтичнее легенды о молодой женщине, запертой в сундуке и брошенной в море злым царем и спасенной ее доблестным мужем? Что более способно подстегнуть фантазию, как не повесть об изгнаннике, сумевшем проникнуть в Самарканд, переодевшись нищим, и спрятавшемся в доме своей сестры Туркан-Ака и ходившем на тайные встречи со своими единомышленниками?
Свояки отправились в Хорезм в сопровождении жен и шестидесяти человек охраны, но путь им преградил отряд кавалерии, как говорят, в тысячу сабель, посланный хивинским эмиром, чтобы их схватить. Рубка была ужасная. Под Хусейном пала лошадь. Тимур копьем пригвоздил эмира к земле. К ночи в живых оставалось около полусотни врагов и шесть-семь человек защитников Тимура и Хусейна. Пользуясь темнотой, они скрылись. На двух женщин имелась всего одна лошадь, и, поскольку на первом же привале были украдены три других, им пришлось продолжить путь пешком. В конце концов беглецы нашли убежище в горах.
Жизнь изгнанников была сурова и неопределенна. Начались ссоры. Малое время спустя оба эмира, блуждавших средь Черных песков (Каракумов), были схвачены неким Али-беком и брошены в темницу Макана, городка, находившегося в Мервском оазисе. Их заточение наделало много шуму, что указывает на авторитет, который имели эти два человека не только в Трансоксиане, но и в Хорасане. Живший в Тусе Мухаммед-бек, брат похитителя, поспешил заступиться за пленников и добился их освобождения. Едва они оказались на свободе, как от гератского малика, Муизаддина Пир-Хусейна, пришло письмо с требованием их ему передать (1362).
Покинув Макан, где у Тимура успели появиться надежные друзья, в дальнейшем сослужившие ему добрую службу, свояки расстались. Хусейн направился в свои кубулистанские владения; Тимур укрылся в низинах южного берега Амударьи, где получил несколько посланий от гератского малика. Не доверяя ему, сын Тарагая хранил молчание, и, чтобы убедить его покинуть свое убежище, понадобился прибывший туда личный посланник Пир-Хусейна. В сопровождении посла Тимур прибыл в царский стан, находившийся на краю провинции Нишапур. Оказав гостю хороший прием, его снабдили продовольствием и деньгами. Надеясь на равноценное отношение к себе, прискакал в Герат эмир Хусейн, но неожиданно для себя очутился в темнице. [48]
Тоглуг-Тимур, разославший войска по всей территории, лежащей между Амударьей и Гиндукушем, дабы завладеть эмиром, попросил его ему отдать. Пир-Хусейн велел ответить, что тот умер. Хан не поверил, но, не желая разрыва с Гератом, предпочел оставить свои сомнения при себе. Опасаясь возможности также оказаться на дне зиндана,
[8] осторожный Тимур посчитал, что вернее было бы исчезнуть.
Вскоре Хусейну удалось бежать, и он поспешил к шурину. Не очень понятно, как они оба вдруг оказались во главе тысячного отряда, рядом с одним из племенных вождей, тоже недовольным центральной властью. Дабы не бездельничать, они поступили на службу к правителю Систана, который что-то не поделил со своим взбунтовавшимся народом, и захватили для него одну за другой три крепости. Мятежники поняли, что их существование в опасности; видя успехи наемников, забеспокоился и его систанское величество, который на волне общего страха тут же помирился с Джагатаидами, иными словами, с Трансоксианой.
Тимуру и Хусейну уезжать не хотелось. Но те, кто их нанял, не были ли они предателями? По не выясненной до конца причине Систанцы напали на них. Сражение было длительным и ожесточенным. Своих жизней не щадил никто. Наемники остались хозяевами поля битвы, но понесли тяжелые потери. В Тимура вонзились две стрелы; первая — в правый локоть, вторая — в правую ногу; недолеченные раны дали осложнения, которые со временем обострились настолько, что руку наполовину парализовало, а работоспособность ноги так полностью и не восстановилась, и именно припаданию на нее обязан Тимур прозвищу «хромой» (азак по-тюркски и ленг по-персидски).
Сильно потрепанное, но опережаемое славой малочисленное войско появилось в Трансоксиане. Пока Тимур лечил раны, вокруг него и Хусейна собралось пять, возможно, шесть тысяч воинов, что не могло не озаботить Ильяса-ходжу, ибо эти искатели приключений могли стать опасными. Один был кровей Казагана, уже покойника; другой, являвшийся членом влиятельного племени барласов, прислушивался к мнению мусульман. Вначале послав было против них, как для обычной карательной операции, небольшой отряд, который, однако, был рассеян неподалеку от Балха, Ильяс поднял настоящую армию, что поставило перед шурьями абсолютно иную задачу. Впервые имея дело не с силами того или иного феодала, а с мощным войском хана, они решили не ждать его подхода, а выдвинуться ему навстречу. [49]
